Под звездами

От ее старых добрых глаз, глядевших внимательно и приветливо, от ее негромкого певучего голоса Шпагину

Сразу стало легко, свободно, словно он вернулся в родной дои, и старая женщина показалась ему похожей на его бабушку Аграфену, какой он помнил ее с детства.

— Спасибо, бабушка!

Балуев, нагруженный трофейным ранцем из пестрой телячьей шкуры и несколькими вещевыми мешками, протиснулся в дверь.

— Что у тебя темно, хозяйка? — закричал он, остановившись посреди избы и сбрасывая с себя мешки.

Керосину нет, сынок. У нас и то хорошо, другие совсем огонь не вздувают, — ответила старушка нараспев, снизу вверх разглядывая Балуева, который был выше ее на две головы.

А вот мы сейчас свою трехдюймовую засветим! — засмеялся Балуев и зажег лампу, сделанную из снарядной гильзы.

Шпагин опустился на скамейку около стены и вытянул ноги, чувствуя, как отходят натруженные мышцы.

В углу на полке стояли иконы, перед ними висела лампадка голубого стекла в форме летящего голубя!; какие-то святые с темными суровыми лицами строго и укоризненно глядели с икон на Шпагина. Подоконники были заставлены цветами в больших консервных банках.

Печь, некрашеный стол, две скамейки грубой ручной работы, железная кровать, застланная темным одеялом. Видно было, что люди, жившие здесь, перенесли страшное разорение и еще не оправились от него. Но в чистоте, которая была в избе, в аккуратно заштопанном одеяле на кровати, в добела выскобленном столе угадывалась та ежедневная деятельная борьба, которую вели здесь с нищетой и разором.

Через несколько минут Шпагин почувствовал, что согревается. Ощущение было такое, будто холод проступает на поверхность тела и по коже стекает с рук и ног.

Послышались частые шаги по ступенькам, и в избу вбежала девушка. Невысокого роста, в солдатском полушубке, ватных шароварах, валенках и шапке.

За девушкой вошли Пылаев и высокий молодой офицер с санитарной сумкой в руке.

— Здравствуйте! Ой, замерзла! Невозможно, какой мороз! В сосульку превратилась! — воскликнула девушка. Стряхнув на пол меховые рукавицы и сняв шапку, она бросилась к печке и стала шлепать красными от холода руками по горячей стенке.

Девушка была очень юной. Верхняя губа у нее была по-детски приподнята, нежное, разрумянившееся на морозе лицо сияло свежестью и той особенной чистотой, которая свойственна молодости. Русые волосы были собраны сзади узлом и перехвачены узенькой красной ленточкой. Среди тусклых красок ее одежды эта ленточка рдела, словно мак в поле, и придавала девушке какой-то трогательно-наивный вид.

Высокий офицер поднял рукавицы и подошел к девушке:

— Машенька, скорее раздевайся, тут тепло! Снимай валенки, давай я помогу!

Движения высокого офицера были порывистыми, резкими, в его сухом угловатом лице с маленькими черными бакенбардами, манере высоко держать голову на откинутых плечах, в гибкой, стройной фигуре, туго перетянутой широким ремнем, было что-то дерзкое, вызывающее.

— Не надо, не надо, Андрей Иванович, прошу вас, я сама! — торопливо отозвалась Маша, сняла пахнущий свежим морозным воздухом полушубок, сбросила валенки, размотала длинные белые портянки и примостилась на скамейке, уперев маленькие босые ноги в печку и обхватив колени руками.

Офицер смущенно закурил папиросу и прислонился к печке, но то и дело взглядывал на Машу и тут же отводил глаза.

Пришел командир первого взвода Хлудов и, не раздеваясь, не снимая шапки, уселся на лавке, привалился к стене и хриплым, простуженным голосом стал раздраженно жаловаться, что его взводу отвели самую плохую, нетопленую, полуразрушенную избу. Из-под низко надвинутой шапки сердито глядело его длинное лицо.

Пылаев — худощавый юноша в гимнастерке, плотно облегавшей острые плечи, — видно, чувствовал себя непривычно в незнакомом доме и с подчеркнутым вниманием разглядывал на стенах цветные иллюстрации из журналов, то и дело поправляя падавшие на лоб длинные светлые волосы.

— Почему вы так поздно приехали, Гриднев? — спросил Шпагин высокого офицера, своего заместителя.

— Поздно? Да если бы не я, Маша вообще завязла бы где-нибудь в сугробах! — смеясь, ответил Гриднев и стал горячо объяснять: — Бессовестно навязывать девушке заботу об этакой кляче! Мы не столько ехали, сколько тащили сани на собственных руках! Проще было бы взвалить на дровни этого Росинанта и самим везти его— честное слово, быстрее бы добрались!

Гриднев говорил торопливо, возбужденно, с каким-то странным увлечением. Видно было, что ему доставляло удовольствие рассказывать, как он ехал вместе с Машей; он словно хотел показать всем, что между ними существуют какие-то особые отношения.

— Андрей Иванович, как всегда, преувеличивает, Буланчик не так уж плох, — сказала Маша. — А дорога, правда, ужасная. У нас потому и нет отставших, что все знают: если кто попросится ко мне в санитарные сани, тот сам будет их тащить!

— Даже и при таком условии нашелся один добровольно отставший! — с улыбкой посмотрел на Гриднева Шпагин.

Глубокими серо-синими глазами Маша с каким-то теплым вниманием оглядывала избу.