Под Золотыми воротами

— Чего ее портить, коли она и так порченная, — не сдержался тот и бросил в лицо посаднику то, о чем собирался молчать. — Не углядел ты за дщерью своей, а может сам свел.

— Врешь, сукин сын! — взревел Тимофей, кидаясь на Любима, но тот невозмутимо стоял скалой и даже не отстранился. Посадник сделал взмах, но не ударил, рука безвольно упала.

— Чего ж мне врать? — с холодным спокойствием продолжил Любим. — Ярополка она полюбовница, по наущению его потраву коням нашим устроить хотела. За тем и поймали.

— По глупости и малолетству то она с холопками сделать хотела, при чем здесь Ярополк! Она и видела его всего пару раз.

— А вот холопки твои иное баяли, — прищурился Любим.

— Я им косы-то повыдергаю! Змеюки! — посадник возмущался, но по едва уловимым приметам, чуть дрогнувшим векам, разжимающимся и поджимающимся пальцам правой руки, Любим понял — Тимофей вспомнил нечто такое, что может подтвердить догадку.

Тут глаза посадника устремились куда-то через плечо владимирского воеводы, Любим оглянулся. Могута с почтением чуть поодаль сопровождал быстро летящую к берегу Марьяшку.

— Бить не позволю, — предупредил Любим.

Тимофей взглянул на него так, словно увидел впервые. Военежичу показалось, что старик заглянул в дальний угол его метущейся души, и от того стало неприятно.

— У тебя, воевода, жена и детки есть? — устало спросил старик.

— Не дал Бог.

— Как появятся, так поймешь, каково оно — отцом быть. Один бродит неизвестно где, может и в живых уж нет, другая Юдифью[43] себя возомнила.

«А я значит Олоферн поганый», — хмыкнул про себя Любим.

— Батюшка! — радостно взвизгнула Марьяша, скатываясь с небольшого обрыва прямо в объятья отца. — Тятя, тятюшка, — зарылась она носом в отцовскую свитку.

— Жива, здорова? — зашептал Тимофей, оглаживая дочь по голове. — Как же так? Как же так, дитя мое неразумное.

— Я помочь хотела, чтобы они убрались, — так же шепотом отозвалась Марьяша.

— Куда ж они без коней-то уберутся, наших лошадок полезли бы отнимать. Неразумная, бедовая ты моя, — отец все гладил и гладил дочь по золотистым волосам.

— Матушка как?

— Спокойна, думает, я тебя от греха подальше к Федосье отправил. Не обижали тебя здесь? — заглянул Тимофей в глаза дочери.

— Обижали, — выпалила она, бросая дерзкий взгляд на Любима.

Любим почувствовал, что краснеет как юнец: «Да ведь не дошло ж, да может я бы и не стал… А я ей даже обуваться помогал, а она отцу сразу жаловаться».

Посадник напрягся, тоже окатив чужака недобрым взглядом.

— Обижали, этот вот курицей меня рязанской обзывал, — выпалила Марьяшка.

— Курица ты и есть, — не удержался Любим, с облегчением выдыхая.

— Больше ничего? — выдохнул и Тимофей.

— Да разве мало? Где это видано, чтобы боярскую дочь, посадникову, курицей кликали, а я ему еще кашу варила, старалась, а этот! — она опять зыркнула на Любима, пылая щеками, как и он.

— Не особо старайся, — к самому уху дочери наклонился отец, но Любим все ж смог услышать, — а то не заметишь, как от старания обрюхатит.

— Вот еще, — фыркнула Марьяшка.

— Про князя Ярополка правда? — кашлянул отец, пряча собой дочь от Военежича.

— Какая правда? — услышал Любим искреннее удивление.

— Что полюбовник твой?

— Врет!!! Врет! Не верь ему! — с шумом запротестовала Марьяшка.

«Вот ведь, курица, так-то искусно врать научилась».

— Ладно, даст Бог, потом разберемся. Здесь пока остаешься, не хочет воевода тебя отпустить.

Любим услышал тяжелый вздох девушки.

— Ты же меня вызволишь, правда? — зашептала она. — Я домой хочу.

— Вызволю, Ярополка ему сумею добыть, так отпустит.

— Нет! — взвилась Марьяша. — Не делай того, не нужно! Я выдержу и неволю, и боль, и позор, я сумею, — быстро зашептала она, — доля моя такая, сама выбрала. Не выдавай, они убьют его! — Марья вцепилась в руку отца.

«А говорила, что не полюбовница, — зло сжал челюсти Любим, — вот и всплыло!»

— Князья друг дружку не убивают, нету у них обычая такого, — попытался успокоить дочь Тимофей, — окаянными прослыть не хотят.

— Ну так в порубе сгноят, то еще хуже — медленно без света Божьего помирать. Не делай этого, он к нам гостем пришел, нам доверился! — в голосе Марьяши звучала отчаянная мольба.

— Да я за тебя десятками таких князей готов сдавать, — вырвал руку из ее цепких объятий Тимофей, — и не жаль мне их, а тебя, дурочку влюбленную, я жалею, и себя виню, что не уберег, не доглядел, — старик задыхался от волнения. — Прости меня, — вдруг попросил он у дочери прощение.

— Что ты?! Что ты?! То я виновата, — оба зарыдали.

— Ладно, прощайтесь! — прикрикнул на них Любим, время поджимало, надо быстрее избавиться от посадника.

Марья уходила медленно, беспрестанно оглядываясь, старик побитым псом смотрел ей вслед.

— Я тут постелить теплое принес, одежу кое-какую, сапожки и припасов, чтоб не голодала, — опомнился Тимофей, — Верша, тащи сюда, — обратился он к отроку, все это время сидевшему тихо в лодке.

Мальчишка кинулся вытаскивать мешки, передавая их Могуте, на Любима он бросал неласковый взгляд волчонка.

— Слово дай, что дочь мою не обидишь, — грозно обратился посадник к владимирскому воеводе, сразу преображаясь в хозяина.