Под знаменем Врангеля: заметки бывшего военного прокурора

Скоро можно стоять только на больших кучах угля. Низины превращаются в озера. Казачня, спасаясь от потопа, лезет на борты.

Когда же на пароход? Тут утонуть можно.

Неслыханная подлость. Наблюдатели сообщают с бортов, что нас становят в хвосте целой цепи таких же барж, из которых первая держится за какой-то пароход.

Недолгий ноябрьский день кончается. Не кончаются только наши мучения. Бурка ген. Полякова плавает. Ноги подкашиваются, но сесть нельзя.

Без конца длится эта мучительная ночь на воде — и в воде. За деревянной стенкой слышны легкие всплески волн. Мы еще, видно, не выбрались из Керченского пролива.

Чуть брезжит рассвет.

С бортов несутся нечеловеческие вопли.

Оторвались! Ночью канат развязался…

Ай… ай… пропали… мать честная!

Положение безвыходное. Легкий утренник гоняет нас по поверхности пролива. Кто схватится на пароходе об участи самой дальней баржи — восьмой по счету? До того ли? Никому не придет в голову в хаосе этого великого переселения народов разыскивать среди моря двести человек, которых унесло волнами.

Станичники! — исступленно кричит на борту рябой, вихрастый казак. — Да ведь это Таманский берег… Тут большевики… Уж деревья на берегу видать. Ведь смерть приходит!

Сначала все замирает. Последние слова звероподобного оратора ножом режут сердце. А утренник делает свое дело. Баржа, незаметно ковыляясь, все ближе и ближе подбирается к львиной пасти.

Потом нечеловеческий вой оглашает и баржу и тот кусок молочно-туманного неба, который повис над нею. Адскую мелодию дополняет дребезжанье колокола, в который неистово дубасят на носу.

Объятые смертным ужасом, двести человек голосят себе отходную. Над нами носится дыхание смерти. Черно-угольная смерть — в грязном озере между бортами, голубая смерть — в грациозных улыбках морской пучины, красная смерть — там на берегу, где подкарауливают нас те самые, от кого мы бежали с берегов Крыма.

И вдруг — якорь спасения!

С дали, точно с неба, несется глухой голос:

Слышим, слышим… сейчас пошлем катер. Это говорят в рупор с какого-то судна.

Четыре мучительных часа проходит, пока неведомый спаситель от слов переходит к делу. Везут…

Чувствуется и в нашем угольном озере, что снаружи дует холодный ветер. Сильная качка, — значит, мы уже выбрались из пролива на простор Черного моря.

Не верится, что можем пересесть на пароход.

Из ямы виден нос громадного океанского чудовища. На холодном солнышке, на минуту вынырнувшем из-за тяжелых туч, ярко переливаются золотистые буквы. Их всего пять. «Мечта». Мечта наяву. Так оригинально зовется наша спасительница.

С парохода спускают веревочную лестницу.

Берите только то, что можно прицепить к плечам, — командуют сверху.

Люди поочередно карабкаются вверх. Доходит очередь и до меня. Лестница от качки баржи колыхается. Вещевая сумка отягощает спину. Но вот борт парохода. Чьи-то руки подхватывают за плечи. Заветный Рубикон переступлен. Под ногами палуба, по сторонам живые стены. Маркушу, моих писарей человеческие волны увлекают в одну сторону, меня в другую. В одном месте удается притиснуться к борту и бросить прощальный взгляд на баржу, на море, на родину.

Баржа уже предоставлена произволу волн. На дне ее плавают мешки и другое имущество, которое не удалось втащить на пароход. Среди угольного озера на кочке стоял баран и жалобно поглядывал наверх, словно отыскивая того, кто похитил его из стада и обрек на неизбежную гибель от голода и жажды в злополучной барже. Целые сутки мы плыли с ним вместе, но только теперь я увидел впервые этого крымского пленника, которому, однако, не удалось уплыть в эмиграцию.

По инерции, следуя за другими, я спускаюсь на самое дно кормового трюма. Здесь сплошная клоака. Люди буквально ходят по людям, навалены в кучи, как товар, копошатся, как черви на трупе. Неслыханный смрад. Картинка, достойная Дантова ада.

Вы мне на ногу наступили.

Только-то? Я думал — на голову.

Эй, эвакуируйся отсюда! Тут моя позиция!

Твоей нет. Тут все — твое, мое, богово.

Ай, ай! Да не бросайтесь сверху, черти полосатые! Ваша корзинка упала и мне нос в кровь разбила.

Экий неженка! Тоже — барон выискался! Нечего задаваться.

Вы нам барышню сверху бросьте. Ее примем, не заругаемся.

Берите, пожалуйста, это барахло! Тут у Наташки нет заведующего, в Крыму остался.

Трудно примкнуться куда-нибудь. Даже постоять не позволяют, отовсюду гонят. Занято.

В одной сторонке на мешках с мукою засела дружная компания человек в 30. Узнаю донцов.

Какая часть?

Корпусной продовольственный магазин.

Благодетели! Я такой-то. Можно прижаться?

Жмитесь. Вы какой станицы?

Этот вопрос — неизбежный у донцов, когда они знакомятся.

Вы где грузились? — продолжаю интервью.

В Керчи.

Какие здесь погружены части? Наши?

Наших мало, разве отсталые или отбившиеся. Главным же образом — керченские учреждения: местное интендантство, пограничная стража, комендатура и всякий тыловой сброд.

А куда везут? У вас на пароходе есть радио. Нет ли известий? Мы сутки просидели в барже, ничего не знаем.