Под знаменем Врангеля: заметки бывшего военного прокурора

Христолюбивые воины! — обратился о. Андроник в первое же воскресенье с поучением к пастве. — Мы несем тяжкое бремя изгнания за наши тяжкие грехи. Неуважение к чужой собственности, грабежи и кражи были главной причиной того, что господь не допустил нас выиграть кампанию. Нам нужно исправиться, чтобы быть достойными того великого подвига, который предстоит нам — избавления страдалицы- родины от большевистского ига. А мы еще и до сего дня не изжили наших греховных привычек. Теперь мы временно находимся на чужбине, среди неверных. Но и их обижать не следует. Они все-таки здесь хозяева, и их собственность, как и всякая другая, должна быть для нас священна. Помимо того, что кража — тяжкий грех в глазах господа бога, но она недопустима еще и потому, что о нас пойдет дурная молва. Как бы ни была велика нужда в дровах, но надо довольствоваться тем, что можно получить легальным путем, и безропотно терпеть все лишения, ибо претерпевый до конца, той спасен будет.

В тот же день, уже поздно вечером, чернокожий часовой у склада деревянных обломков задержал и препроводил во французскую комендатуру неизвестного казака, который пытался вытащить из-за проволоки колесо.

Как ваша фамилия?

Александр Хорошилов.

Где служите?

Вестовой корпусного священника.

Это был тот самый вороватый казак, который в начале крымской кампании служил вестовым у крайне чистоплотного и щепетильного брата командира корпуса полк. Абрамова. Последний прогнал его в комендантскую сотню, уличив его в краже часов у одного крестьянина в дер. Астраханке. Здесь, в Турции, о. Андроник взял к себе эту заблудшую овцу для наставления ее на путь истины.

Как вы осмелились воровать казенное имущество?

Мне приказал священник. Надо же нам чем-нибудь топить печку, не мерзнуть же в этакую холодную зиму. Дерево, — не деньги ведь.

Скандал кое-как замяли.

О. Андроник больше уже не говорил проповедей, которыми, кстати сказать, не особенно восхищался командир корпуса.

Помилуйте, — разоткровенничался ген. Абрамов однажды в беседе со мной, — о. Андроник хочет всех нас уверить в непорочное зачатие Иисуса Христа. Увещевая свою паству начать добродетельную жизнь, он указал на пример Девы Марии, которая за свое благочестие удостоилась стать матерью бога и ухитрилась при этом сохранить свою непорочность. Ну, можно ли говорить такие вещи в штабной церкви, где присутствует столько образованных людей? Я наблюдал за офицерами, и они почти все улыбались во время разглагольствований батюшки на эту пикантную тему. Да и сам о. Андроник, как мне показалось, плохо верил в то, что говорил.

Странно! — обратился я как-то раз к своему офицеру для поручений, капитану Кошеляеву, гуляя с ним по окрестностям станции. — В Санджаке как будто стало меньше сараев. Раньше там я насчитывал больше дюжины.

Да, шести не стало: разнесли на дрова самым разбойническим образом. А один с разрешения французов. Вот как вышло дело. В Константинополе проведали, сколь ловки казаки разносить сараи. Заинтересовались. Кое-кто захотел полюбоваться этой работой. Понаехали даже с фотографическими аппаратами, задумали фильму изготовить. По сигналу братва бросилась сокрушать сарай. Минут через двадцать от него остались только рожки да ножки. Французы аплодировали… «Браво, говорят, молодцы казаки!» — «Есть за что хвалить, — недоумевала братва. — Мы за три года гражданской войны пол-России разгромили, вот это — была работа. А тут что?»

Для заполнения чем-нибудь досугов лагерных сидельцев и для вытравливания ноющей мысли об иной, лучшей жизни, Врангель предписал наладить в лагерях культурно-просветительную работу. У казаков это дело раньше всех стало на рельсы в Кабакдже, где стояла отдельная донская бригада ген. — лейт. А. П. Фицхелаурова. Прекрасный администратор и веселый человек, этот генерал организовал хор, создал труппу, а один длинный, вместительный хлев приспособил наполовину под театр, наполовину под церковь. В одном конце этого скотского жилья устроили алтарь, в противоположном — сцену, так что по воскресным дням публика утром стояла лицом к иконостасу и спиной к подмосткам, а вечером — наоборот. Веселую Кабакджу в шутку стали звать «Чаталджинской Флоренцией». Здесь даже издавался журнал, который печатали в трех экземплярах на пишущей машине.

С французами Фицхелауров тоже умел ладить. Французский комендант, молоденький «пупсик», лейтенант Роман, всецело подчинился его влиянию. Умный казачий генерал сумел втереть очки и высшему французскому начальству. Хотя здешние изгнанники жили исключительно в землянках, между селением и станцией, но Фицхелауров распорядился, чтобы их вырывали правильными рядами. Улицы, образовавшиеся между землянками, содержались в поразительной чистоте.