Под знаком розы и креста

Я вошла. И сразу поняла, что Клара Карловна имела в виду, говоря, что приходить сюда не желает. Этакого беспорядка я даже от литератора не ожидала. Стол завален остатками то ли сегодняшнего завтрака, то ли вчерашнего ужина. Продавленное кресло, на месте его отломанной ножки пара книг. В самом кресле грудой лежат пачки журналов, по большей части «Мир искусства»[58]. Стул, пара табуретов и кровать дополняют обстановку. Кровать и один из табуретов заняты спящим прямо в верхней одежде человеком, ноги в сапогах он положил на табурет, а лицо укрыл картузом. На широком подоконнике еще один человек. В отличие от первого, в ношеном пальтишке и стоптанных сапогах, этот одет дорого и модно: брючная пара кофейного оттенка, пестрый жилет, лакированные туфли. Одной рукой опирается на стоящий на том же подоконнике бюст Данте[59], в другой держит книжку.

Незнакомец кивнул мне и вновь уткнулся в страницу, прочел несколько строк, видимо, в ее конце, загнул уголок и отложил книгу:

– Да вы, барышня, присаживайтесь. В ногах правды нет, так что нечего их мучить. Вот вам табуреточка, а то на стул надежды мало – может и вас невесомую не удержать.

Я села на предложенный табурет и спросила, кто тут является хозяином номера.

– Так вам Лев Львович надобен, – высказал догадку мужчину.

– А разве он тут не один проживает?

– Вот простой вопрос, не имеющий простого ответа! – засмеялся мужчина, сверкнув белыми зубами. – Лев, конечно, единственный здесь хозяин или, вернее сказать, съемщик. Но одному ему жить не позволяют. Всегда кто-то да есть. Сейчас можно сказать, что и никого, потому как нас всего трое, а это не в счет. А вот по ночам тут не протиснуться, уж вы мне поверьте. Так что вы во всех отношениях удачно пришли. Лев Львович, по моим расчетам, должен быть вот-вот. И народу всего ничего, так что если у вас к нему дело, то переговорить не помешают.

– А где он?

– Лев? В тюрьме. В Бутырке. Но его должны были час назад отпустить, так что вскоре явится.

– То есть вы хотите сказать, что он сидел в тюрьме?

– Я хочу сказать, что мы с ним сидели в тюрьме, где и свели знакомство. Но вы не беспокойтесь, мы никакие-то там бандиты. Господин Конягин и вовсе по недоразумению попал.

– Раз вы на эту тему столь откровенны, то не объясните ли причин…

– По которым мы туда угодили? Объясню. Лев Львович оказался в тюрьме по причине того, что среди его знакомых немало марксистов. Он и сам в какой-то мере марксист, но умеренный. А вот его приятели грешат не только призывами к свержению самодержавия, но и отвратительным отношением к товарищам. Устроили здесь без ведома хозяина почту, один оставляет нелегальное послание, другой забирает. Виноватым же вышел Левушка. По счастью, разобрались, даже под суд не отдали и отпустили.

– Ну а вы?

– А меня абсолютно справедливо обвинили в шулерстве, – без тени смущения ответили мне. – Но, как обычно, доказать ничего не сумели и отпустили даже быстрее Левушки. Правда, выигрыш отобрали и, как я полагаю, отнюдь не для того, чтобы вернуть проигравшимся.

– Но как-то странно, что вы оказались вместе.

– Это вы о том, что шулерство к политике покуда не относят? Да ничего странного, по-всякому бывает. Те, кто проигрался, в запале наговорили про меня всякую чушь. Вот мы и попали в одну камеру, к моему великому удовольствию.

– Да какое же удовольствие в камере находиться?

– Маленькое. Но без Левушки его вовсе не было бы. Заводят его в камеру, староста – товарищи в камерах завсегда старшего избирают – мигом к нему: «Фамилия ваша какая будет, товарищ? К какой партии принадлежите?» А он солидно этак в ответ произносит: «Фамилии не имею, один только литературный псевдоним. Принадлежу к единственной настоящей партии, к декадентской»[60]. Так и прописали на листке… Прошу прощения, едва не забыл.

Тут мой собеседник достал из жилетного кармашка часы в золотом корпусе, глянул на время и принялся расталкивать спящего:

– Господин хороший, вы ж просили вас без четверти разбудить, так сейчас уже без десяти минут!

Спящий, услышав эти слова, мигом вскочил и, не сказав ни слова, вышел из номера.

– Пришел, знаете ли, ни здравствуйте, ни еще чего, лег на кровать и буркнул: «Разбуди меня без четверти!» И уснул.

– Тут всегда такой… сквозняк из посетителей?

– Всегда-с! Двери вовсе не запираются, вот и ходят кому надо и кому не надо. Хорошо, хоть тащить отсюда нечего. Вот! – похлопал он бронзового Данте по макушке. – Единственная ценность, но неподъемная.

– Вы про тюрьму не дорассказали.

– Да, не дорассказал. Левушка там мигом устроил веселую жизнь. Прочел реферат об этом самом Данте. Рабочих посадил играть на гребенках, пляс поднял. Тут аж надзирателю досадно стало, попросился пустить смотреть на пляс.

– Пустили?

– Пустили! Слух пошел о веселье, о том, что сидит в камере такой-то декадент и шутки чешет, из других камер стали проситься перевести. Учебу организовал. Днем все с карандашами да с листочками, вечером – пляски. Я аж уходить не хотел.

– Что, так весело?