Под знаком незаконнорожденных

Круг уселся рядом с водителем, коим как раз и был сам д-р Александер -румяный, весьма белокурый, весьма ухоженный господин лет тридцати с фазаньим перышком на красивой зеленой шляпе и с тяжелым опаловым перстнем на безымянном персте. Руки его, до чрезвычайности белые и мягкие, привольно лежали на рулевом колесе. Из двух (?) персон на заднем сиденье Круг опознал лишь одну -- Эдмунда БJре, профессора французской литературы.

-- Bonsoir, cher collgue, -- сказал БJре. -- On m'a tir du lit au grand dsespoir de ma femme. Comment va la vtre?

-- На днях, -- сказал Круг, -- я имел удовольствие читать вашу статью о ---- (он не мог вспомнить имени этого французского генерала -- честного, хоть несколько и ограниченного исторического деятеля, доведенного до самоубийства оболгавшими его политиканами).

-- Да, -- сказал БJре, -- ее написание было для меня большим утешением. "Les morts, les pauvres morts ont de grandes douleurs. Et quand Octobre souffle"---

Д-р Александер мягко повернул руль и заговорил, не глядя на Круга, затем бросил на него быстрый взгляд и снова уставился прямо вперед.

-- Насколько я понимаю, профессор, вам предстоит сегодня стать нашим спасителем. Судьба нашей Альма Матер в достойных руках.

Круг уклончиво буркнул. Он не имел ни малейшего -- или это завуалированный намек на то, что Правитель, в просторечии именуемый Жабой, был его одноклассником, -- но это было бы слишком глупо.

Посреди площади Скотомы (бывшей -- Свободы, бывшей -- Имперской) машину остановили трое солдат, двое полицейских и поднятая рука бедняги Теодора Третьего, который вечно нуждался в попутной машине или -- выйти в одно местечко, учитель; но д-р Александер указал им на красный с черным флажок, вследствие чего они откозыряли и отступили во тьму.

Улицы были пустынны -- вещь обычная в прорехах истории, на terrains vagues времени. Всего-навсего одна живая душа и встретилась им -- молодой человек, возвращавшийся домой с несвоевременного и, видимо, скверно окончившегося костюмированного бала: он был наряжен русским мужиком -вышитая рубаха, вольно свисающая из-под опояски с кистями, culotte bouffante, мягкие малиновые сапоги и часы на запястье.

-- On va lui torcher le derrire, а ce gaillard-l, -- мрачно заметил профессор БJре. Другая -- анонимная -- личность на заднем сиденье пробормотала нечто неразличимое и сама же себе ответила -- утвердительно, но столь же невнятно.

-- Я не могу ехать намного быстрее, -- сказал д-р Александер, -поскольку, что называется, шмукнулся берцовый колпак нижней кутузки. Если вы сунете руку в мой правый карман, профессор, там есть папиросы.

-- Я не курю, -- сказал Круг. -- Да кроме того и не верю, что они там имеются.

Некоторое время ехали в молчании.

-- Почему? -- спросил д-р Александер, мягко нажимая, мягко отпуская.

-- Так, мимолетная мысль, -- ответил Круг.

Осмотрительно, тихий водитель дозволил одной руке выпустить руль и пошарить, затем другой. Затем, немного помедлив, снова правой.

-- Надо быть, выронил, -- произнес он после еще одной минуты молчания. -- А вы, профессор, не только не курильщик -- и не только, как всякий знает, человек гениальный, -- но еще и (быстрый взгляд) исключительно счастливый игрок."

-- Eez eet zee verity, -- сказал Блре, неожиданно переходя на английский, который, как было ему известно, Круг понимал, и на котором он говорил совсем как француз из английской книжки, истина ли, што, как я был информирован в надежных источниках, смешенный chef государства был схвачен с парой еще каких-то типов (когда автору надоедает, или он отвлекается) где-то в горах и расстрелян? Но нет, я в это верить не могу, -- это есть слишком страшенно (когда автор спохватывается).

-- Некоторое преувеличение, я полагаю, -- высказался д-р Александер на родном языке. -- Нынче легко расползаются разного рода уродливые слухи и хоть, известное дело, domusta barbarn kapusta [чем баба страшнее, тем и вернее], я все же думаю, что в данном случае, -- он приделал к фразе приятный смешок, и опять наступило молчание.