Под заветной печатью...

И кто знает, вдруг однажды, совершенно неожиданно, на стол ляжет листок с изящным почерком, и среди веселых адских бесов проступят строки:

Вы помните ль то розовое поле,
Друзья мои…

«НАША РЕЛИГИЯ — ОСВОБОЖДЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА»

Августовским днем 1826 года на улицах Москвы сотни тысяч людей: идет бесплатная раздача вина и яств; гремит пушечный салют; на огромном пространстве в Кремле и вокруг него — гвардия, двор, министры. Колокольный звон, всеобщий молебен.

Хотя столица давно в Петербурге, но коронация каждого императора обязательно происходит в Москве. Для нового же царя Николая I это не просто коронация: царь вступил на престол восемь месяцев назад — под гром других пушек, на Сенатской площади, а всего за несколько дней до приезда его в Москву в Петербурге были повешены пятеро декабристов. Поэтому многие понимают, что власть празднует не только начало своего царствования, но и нечто другое. «Никогда виселицы не имели такого торжества, — запишет позже один из очевидцев. — Николай понял важность победы».

Тот, кто написал много лет спустя только что приведенные строки, находился в толпе. Среди бессмысленно орущих пьяных обывателей, среди снующих солдат, монахов, шпионов юноша молчал и только разглядывал окружающих. В первый раз он видит теперь молодого царя и позже создаст его словесный портрет: «Николай красив той красотой, которая обдает холодом; убегающий назад лоб, челюсть, сильно выдвинутая вперед, выдавали человека с непреклонной волей и слабой мыслью, жестокого и чувственного… Но главное — глаза, без всякой теплоты, без всякого милосердия, зимние глаза».

Таким разглядел молодой человек молодого царя. Видел он и другую важнейшую персону на этом зловещем празднике: как москвич, видел не в первый раз, но никогда прежде не смотрел на этого известного человека с таким презрением: «Середь Кремля митрополит Филарет благодарил бога за убийства… Мальчиком четырнадцати лет, потерянным в толпе, я был на этом молебствии, и тут, перед алтарем, оскверненным кровавой молитвой, я клялся отомстить казненных и обрекал себя на борьбу с этим троном, с этим алтарем, с этими пушками».

Так впервые стали друг против друга юный Александр Герцен и старший его тридцатью годами митрополит Московский и Коломенский Филарет. В эти часы, на этой площади начался их поединок, который продлится почти полвека; поединок, в котором, конечно, участвовали не только они: на стороне одного — небольшой круг честнейших и смелых людей, на стороне другого — гвардия, трон, алтарь, пушки. На стороне молодого — его Россия, на стороне старшего — его бог и его царь. Силы как будто совершенно неравны; к тому же митрополит — человек способностей выдающихся и ума немалого.

Пути, которыми шли до того мальчик и преосвященный муж, были настолько не похожи, что, казалось, никак не могли пересечься, столкнуться — но вот свершилось! Когда пятимесячный Александр Герцен бессмысленно улыбался и махал ручкой на зарево гигантского московского пожара 1812 года и когда его отца допрашивал сам Наполеон, именно в этом году карьера тридцатилетнего Филарета резко пошла вверх.

Сыну дьякона из городка Коломны, Василию Дроздову нелегко было пробиться, и он, находясь уже на самых высоких должностях, не раз намекал, что сам, своими силами поднялся наверх: не то что какой-нибудь дворянский, аристократический отпрыск, за которым и его предки, и имения, и крепостные, и придворные связи — ничего этого у Василия Дроздова не было. Зато юный коломчанин с неслыханной энергией налегал на учение в семинарии, благодаря изумительной памяти помнил наизусть сотни священных текстов, легко и быстро овладевал новыми и древними языками, в скором времени прославился как искусный ритор, проповедник, философ. Прибавим к этому еще мощное честолюбие, и мы увидим, каков был молодой священник за несколько лет до того, как население Москвы пополнится Александром Ивановичем Герценом.

При таком даровании, однако, карьеру может сделать лишь тот, кто пострижется в монахи, откажется от спокойной должности попа, откажется от семьи, которую разрешено иметь «белому духовенству», но не дозволяется черному: только монах может рассчитывать на движение вверх по лестнице духовных рангов вплоть до митрополита.

И 26-летний Василий Дроздов расстается со своим старым именем, становится монахом Филаретом (тезкой другого честолюбца, за двести лет до того насильственно постриженного). Тут карьера пошла: вскоре молодой человек уже профессор философии, а в 1812-м, военном, году попадает на очень важный перспективный пост — ректора Санктпетербургской духовной академии…