Под властью фаворита

– Вы сейчас услышите, ваше высочество! – выпрямляясь надменно, поднял голову и повысил голос фельдмаршал. – За какой-нибудь час перед сим подали мне эту вот бумагу, подписанную вами. Мое у с т н о е прошение оказалось принято весьма поспешно. И тут же с барабанным боем оглашено по всей столице, что старый, больной и дряхлый Миних – больше не на службе его величества! Все очень хорошо и вполне соответствует моим желаниям и достоинству, доброму вниманию ко мне со стороны вашего высочества… Благодарствую! Ныне являюсь лишь с последней просьбой лично, чтобы получить еще скорейшее разрешение. Экипаж мой готов. Благоволите передать правительнице, что я прошу подписать мне паспорт на выезд за границу… для лечения ран, полученных в течение сорока лет службы: императору Петру, прозванному Великим, ото всех людей и государей, императрицам: Екатерине и Анне, Петру Второму, императору Иоанну Третьему, сыну ваших высочеств. Вот единственная награда, которую я прошу за все мои – увы! – старые заслуги!

Низким, медленным поклоном заключил он свою полную желчи и глумления речь, и когда поднял после нее голову – имел удовольствие видеть, как Антон, побледневший, пошатнулся и должен был удержаться за стол, чтобы ноги его не подкосились.

– Я… ннне моо-огу! – зашептал он Остерману. – Прошу вас… ска-ажите вы ему… я нее могуу!.. – И опустился в кресло, закрыв по привычке руками лицо, багровеющее от стыда.

– Кхм… кхм… – кряхтя, поднялся со своего места Остерман и, тоже избегая глядеть в лицо побежденному, но могучему, неукротимому духом, сопернику, очень мягко заговорил:

– Ваше высокопревосходительство, сиятельнейший граф! Ее высочество лишь только сейчас узнала об этой прискорбной, печальной ошибке. И его высочество принц, надеюсь, не думал сам, что это все т а к случится. Знаете: глупые обычаи… Д у р а ц к и е порядки! – подчеркнул он, кидая это слово, как камень, принцу в его поникшее лицо. – Люди здесь еще не привыкли: прежде подумать, а потом действовать. Здесь наоборот. Знаете нашу немецкую поговорку: «Руссенланд Нарэнланд!»[6]

Если взгляд Миниха обжигал лицо принцу, как плевок презрения, то каждое слово Остермана хлестало, словно пощечина, по лицу злосчастного юношу, вынужденного в эту минуту не только понести кару за свою глупость и злобу, но и послужить также козлом отпущения за промахи и ошибки, допущенные в этой опасной игре с фельдмаршалом таким опытным игроком-интриганом, как граф Остерман.

И, не обращая нисколько внимания на то, что сейчас переживает принц Антон, старик также дружелюбно, задушевно-дружеским голосом продолжал:

– И вот… ее высочество поручила его высочеству, – от имени коего я имею честь это вам говорить, – поручила выразить вам, что она глубоко скорбит. Она понимает всю недостойность такого обстоятельства и готова дать за такую, не заслуженную вами, обиду п о л н о е удовлетворение, к а к о г о вы сами только пожелаете… Чего бы вы только ни пожелали, касаемо в о з м е з д и я т е м, кто так жестоко обидел верного слугу и защитника престола.

Выдав, таким образом, Антона головой оскорбленному Миниху, Остерман с глубоким поклоном договорил:

– От себя скажу: решение ее высочества и справедливо, и мудро!

Наступило недолгое, но тяжелое для всех молчание. Миних, в упор поглядев на Остермана, обвел потом глазами все кругом и раздумчиво проговорил:

– Вот как!.. И ты это слышал? – обратился он к сыну.

Тот поспешно утвердительно покачал головой.

– Ну… приходится на сей раз верить словам «старого друга»! – горько усмехнулся опальный герой. – Передайте ее высочеству, что я вполне удовлетворен, получив знаки милостивого внимания от нашей правительницы… И да благословит Господь ее и малютку-государя!

– Не преминем передать… Теперь честь имею откланяться, ваше высочество! Ваше сиятельство… – Остерман сделал общий поклон, и скоро костыль его уже постукивал по паркету соседнего покоя.

– Имею честь… ваше высочество… Граф!..

Один за другим остальные члены совета покинули комнату, считая дело поконченным.

Дорого бы дал Антон, чтобы не оставаться теперь наедине со стариком, хотя и побежденным, но сумевшим так жестоко заплатить за свое поругание.

Однако миг настал. Миних не уходил, как другие, словно ждал умышленно, что скажет, как поступит Антон.

И пришлось заговорить.

Медленно подымаясь с места, еле слышно, с опущенной по-прежнему головой пролепетал он:

– Простите меня, граф…

Неловко, как-то бочком отдал короткий, быстрый поклон и скрылся за той же дверью, в которую ушли остальные.