Под тропиком Козерога

Мы начали спускать вещи через пол каюты в трюм, укладывая их на коралловые глыбы, служившие балластом. Наличие балласта нас обрадовало. Во-первых, лодку будет меньше качать, а во-вторых, он предохранит аппаратуру от грязной воды, хлюпающей на днище. Внутри трюма стояло невыносимое зловоние. Пахло затхлой морской водой, орехом кола и гниющей соленой рыбой. Мы с облегчением вздохнули, когда погрузка закончилась.

Капитан явился под вечер, по-деловому оглядел хозяйство и молча кивнул. Тхат Сен с неизменной улыбкой стоял на причале, промокая пот на лбу. Мы в последний раз поблагодарили его, Хасан и Хамид подняли парус, капитан встал у румпеля, и прау отчалила.

Вечер выдался замечательный, дул свежий ветер, посудина легко скользила по неспокойному морю. Чарльз вызвался спать на палубе, а мы с Сабраном устроились на циновке в каюте с Хасаном и Хамидом. Кто прогадал, сказать было невозможно. Чарльз рисковал попасть под проливной дождь или получить по голове гиком, грозно раскачивавшимся в тридцати сантиметрах над его головой при малейшей перемене курса. Зато он находился на свежем воздухе, а это в полной мере может оценить лишь тот, кому доводилось лежать стиснутым в каюте, наполненной вонью гниющей в трюме рыбы. Как бы то ни было, никто не нудил и не жаловался. Главное, мы двигались к цели.

Когда я проснулся, баркас качался на месте. «Должно быть, ветер стих», — мелькнуло в мозгу. В дверном проеме на фойе безоблачного неба алмазно сверкал Южный Крест. И туг же раздался жутким скрежет, окончательно разбудивший меня. Суденышко затряслось нервной дрожью. Я выполз из каюты. Чарльз тоже проснулся и свесился за борт.

— Мы сели на коралловый риф, — бесстрастным голосом сообщил он.

Я позвал капитана. Тот сидел, облокотившись на румпель, и не реагировал. Я бросился к нему и начал трясти его. Шеф открыл глаза и недовольно пробурчал:

— Адух, туан (Так не надо).

— Посмотрите! — закричал я, возбужденно тыча за борт.

Прау закачалась и стала крениться, отчаянно скрежеща.

Капитан почесал правое ухо.

— Это не есть хорошо, — сказал он обиженно. — Я плохо слышу.

— Мы сели на риф! — орал я в отчаянии. — Это совсем нехорошо.

Капитан нехотя поднялся и разбудил Хасана с Хамидом. Подручные подняли лежавшую у борта длинную бамбуковую жердь и начали сталкивать судно с рифа. Луна светила так ярко, что на глубине двух метров отчетливо просматривались впадины и выступы кораллов. Вода фосфоресцировала; каждый раз, когда баркас от слабого толчка поднимался и снова садился на коралл, вода озарялась зеленоватым светом.

Десять минут спустя мы мягко качались на глубине. Риф был пройден. Мальчики вернулись в каюту и улеглись спать, капитан закутался в саронг и тоже заснул у румпеля.

Мы с Чарльзом так разволновались, что долго не могли прийти в себя. Вполне возможно, никакой особой опасности нам не грозило — на море был полный штиль, но во всех читанных ранее рассказах о путешествиях столкновение с рифом непременно кончалось катастрофой. Доверие к капитану было поколеблено.

Сон не шел, добрый час мы просидели на палубе. На горизонте вырисовывалась неясная тень большого острова. Паруса безвольно повисли. Лодка вздымалась и опускалась в такт дыханию моря. С верхушки мачты неожиданно прокричал маленький геккон-чичак[15]. Наконец мы тоже заснули.

Проснувшись, я увидел, что остров находится там же, где и шесть часов назад. Мы не продвинулись ни на шаг. Весь день прау медленно кружилась на месте. Ничего не оставалось, как сидеть и курить, швыряя за борт окурки; к вечеру в голубой прозрачной воде вокруг было полным-полно мусора. Лежащий впереди остров притягивал нас как магнитом. Хасан и Хамид спали. Капитан развалился у румпеля, заложив руки за голову и уставившись в небо. Время от времени он рассеянно выкрикивал что-то высоким фальцетом. Думаю, это была песня. В принципе я хорошо отношусь к пению, но, когда оно длится несколько часов подряд, любое, самое хорошее исполнение может порядком надоесть. Солнце клонилось к закату, и мы стали устраиваться на ночь.