Под теми же звездами

– А знаете, что, Елизавета Григорьевна? Не зайдете ли вы во мне сейчас в гости? Видите, вот как раз уже мой дом. Мы с вами оба разочарованы в людях, мы так хорошо побеседуем. А? Зайдемте!

Елизавета Григорьевна сначала слегка задумалась, но затем быстро согласилась; выговорив условие, что Коренев не будет ее задерживать, когда ей понадобится идти домой.

Они вошли в квартиру. Коренев зажег у себя лампу и попросил горничную подать самовар. Пока он распоряжался, Елизавета Григорьевна подошла к полке, где лежала диссертация, и стала просматривать испещренную различными значками рукопись.

– Что это? – со смехом спросила она Коренева, когда тот окончил хлопотать и, заварив чай, сел в кресло недалеко от нее, – это ваша рукопись?

– Да, диссертация, – с достоинством произнес Коренев, выпрямляя спину.

– Диссертация? Ха-ха-ха! Какая курьезная: я ничего в ней не понимаю. А когда вы будете ее защищать?

– Думаю весною, не позже мая.

– Как интересно. А о чем это вы здесь пишете?

– Здесь я рассматриваю строение различных туманностей. Вот посмотрите, какую сложную спираль представляет, например, эта туманность.

Коренев передал в руки Елизавете Григорьевне тот чертеж, который уже показывал Нине Алексеевне во время первого ее визита к нему. Затем он объяснил гостье значение своей диссертации и на свежую память высказал ей в популярном виде те соображения о бесконечности вселенной, которые сообщал Нине Алексеевне в памятный вечер их сближения. Елизавета Григорьевна внимательно слушала, как Коренев описывал бесконечность звездных миров, возникающих из туманностей и обращающихся опять в них, и затем, когда тот кончил, сказала:

– Ах, астрономия мне так нравится, Николай Андреевич. Я в детстве увлекалась небом: мне, знаете, казалось, что звезды – это не раскаленные тела, а таинственные глаза, которыми смотрит на нас Бог.

– У вас поэтическая натура, – нежно проговорил Коренев, пристально глядя в глаза своей собеседницы. Та легко ударила его по пальцам концом своей сумочки и, кокетливо склонив голову на бок, проговорила:

– Вы, наверно, смеетесь, гадкий? А я, правда, раньше писала стихи. Мама говорила, что они даже очень недурны были. Но теперь я бросила. Занималась музыкой, – тоже бросила. Вообще я несчастная – у меня никаких особенных талантов нет.

Она вздохнула, но сейчас же рассмеялась. Между тем, Коренев вытащил ту книгу с иллюстрациями, которую показывал Нине Алексеевне, положил ее на колени Елизавете Григорьевне, а сам стал сзади кресла, чтобы давать объяснения в тех случаях, когда иллюстрация будет почему-нибудь непонятна.

– Это что? – спросила Елизавета Григорьевна, останавливаясь на первой картине.

– Это Венера. Это вид ее поверхности, – отвечал Коренев, наклоняясь вперед и делая вид, что не разбирает издали рисунка. Локоны собеседницы, как и было нужно, слегка коснулись его лба.

– Венера? – переспросила Елизавета Григорьевна, лукаво поглядев на Коренева и не отводя от него своего манящего взгляда, – вот какая, оказывается, богиня любви! А это что, на ее поверхности? Камни?

– Где?

Коренев нарочно перегнулся далеко вперед. Елизавета Григорьевна дышала прямо на его щеку; дыхание было глубокое, горячее.

– А вот, – указала она, не отодвигаясь от Коренева, хотя ее волосы прикасались к его вискам.

– Это?.. Это… – проговорил, краснея Николай Андреевич, протягивая руку к рисунку, где Елизавета Григорьевна держала свой палец. – Это – растения, очевидно.

Он не отнимал пальца от рисунка, прикасаясь к руке Елизаветы Григорьевны.

– Какая чепуха! – произнесла она, сделавшись задумчивой, – чепуха, право.

– Что чепуха?

Они продолжительно глядели друг на друга, не отрывая взглядов.

– Да этот рисунок… Какая это растительность?

– Ну, тогда отдайте книгу, – шутливо обиделся Коренев, – я вам никогда больше не покажу ее.

– Не отдам! – кокетливо ответила она, отодвигая от его рук лежавшую на коленях книгу.

– Отдайте! Ну? Скорее!

– Не дам. Не возьмете. Попробуйте-ка!

Он нагнулся, хотел поднять книгу, встретил вместо книги – руку и сжал ее. Елизавета Григорьевна не сопротивлялась. Тогда Коренев стал смелее, схватил другую руку, больно сдавил ее в своей и проговорил, глядя в глаза Елизавете Григорьевне:

– Вот вам в наказанье, вот… Больно, небось, а?

– Нет… не больно… Нет…

Она, раскрасневшись, вырвала из его рук свои и манящим взглядом продолжала смотреть на него. Коренев сжал ее руки сильнее и затем быстро притянул их к себе. Елизавета Григорьевна дрогнула, покачнулась – и вдруг ее голова беспомощно упала к нему на плечо.

– Будьте моей женой! – проговорил нежно он, прижимая ее голову к груди и целуя ее в висок. – Хорошо? Мы будем так чудно, так уютно жить вместе. Ну, что же? Согласны? А?

– Вы этого хотите? – томно прошептала она, – хотите? Очень?

– О, я так хотел бы! – воскликнул с жаром он, – я такой одинокий! Мне так скучно… Выходите же за меня, ну, согласитесь! Я буду так счастлив, так рад… Ах!

Она прижалась к нему сильнее и прошептала:

– Хорошо… Я согласна. Только… отправим сегодня телеграмму маме, чтобы приехала…

XII