Под теми же звездами

Алексей Иванович сидел за большим редакционным столом, на котором лежала целая пачка свежих газет, быстро раскрывал их, пробегал глазами и большей частью, не находя ничего интересного в заглавиях, быстро комкал и бросал в сторону. Против него сидел и писал статьи злободневный фельетонист, подписывавшийся остроумным псевдонимом «Шпилькин-Иголкин»; этот фельетонист злорадно улыбался, часто обмакивал перо в чернильницу и, низко наклонившись над столом, ехидно прищуривал время от времени свой правый глаз. Тема, которой он касался, была интересная, так как заключалась в разоблачении смотрителя городской больницы, который находился в каких-то загадочных отношениях с некоторыми из сестер милосердия; эту-то загадочность и думал вскрыть в своем фельетоне Шпилькин-Иголкин путем рассмотрения различного рода отношений, могущих возникнуть между мужчиной и женщиной. Свежестью данной темы и объяснялся тот факт, что Шпилькин-Иголкин заметно волновался; иногда даже он прекращал писать, неожиданно вскакивал со своего места и начинал быстро ходить по комнате, самодовольно потирая руки. Нужно заметить, что Шпилькин принадлежал к тому счастливому и радостному роду литераторов, которые беззаветно служат своему фельетонному искусству, ставя его выше всякой другой общественной деятельности. Обличать пороки сограждан, клеймить их и пригвождать к позорному столбу после того, как судебным порядком уже установлена виновность обличаемого – было верхом блаженства для Шпилькина-Иголкина. На свое амплуа злободневного фельетониста Шпилькин смотрел с благоговейным восхищением; и понятно: та незначительная роль приказчика галантерейного магазина, которую ему приходилось целых десять лет играть до выступления на дорогу руководителя общественным мнением, конечно, была очень скромной; поэтому, достигнув положения, при котором можно высказаться перед всей публикой открыто и смело о своих взглядах на недостатки мостовой, на загрязнение улиц, на необходимость осветить те переулки, в которых нет достаточного освещения, – Шпилькин ясно чувствовал всё значение своего голоса, к которому прислушивались многочисленные обыватели, составляющие по газетам свое мировоззрение. Однако, с течением времени, отчасти благодаря ежедневному чтению газет, а отчасти благодаря частому посещению оперетки, кругозор Шпильки не значительно увеличился. Он уже перестал ограничиваться прежними темами и решил писать иногда и политические статьи: и в этих своих политических выступлениях Шпилькин— Иголкин имел большой успех не только у своих былых коллег-приказчиков; можно смело сказать, что все городские комиссионеры, маклеры и даже владельцы бакалейных магазинов чутко прислушивались к выпадам Шпилькина; и хотя иногда советы талантливого фельетониста не принимались во внимание советом министров, который как бы наперекор требованию почтенного литератора поступал как раз наоборот, – однако, успех политических выступлений оставался большим, и популярность фельетониста продолжала возрастать с прежним успехом.

Нет нужды добавлять здесь, однако, что как в критико-литературных, так и в политических и общественных темах Шпилькин часто уклонялся от фактической действительности: случалось, что герои его фельетонов ездили в Бомбей по реке Амазонке и вдыхали благовонный запах древне-египетского цветка Аписа; случалось, что новые химические элементы Актиний и Полоний были названы им по недостаточной обдуманности великими современными учеными химиками; что же касается сходственных слов – в роде вибриона и эмбриона, или этнологии и энтомологии, то здесь Шпилькин-Иголкин не старался даже делать между словами большого различия, так как не в словах, а в содержании статей заключалось собственно всё культурное значение почтенного фельетониста.

Вскочив с места и побегав взад и вперед по комнате, Шпилькин обратился наконец к сидевшему напротив заведующему.

– Голубчик… Алексей Иванович… Я вам прочту последний кусочек. Послушайте.

Алексей Иванович поднял на соседа усталые глаза.

– Ну? – произнес он, не прекращая подклеивать только что вырезанную заметку.

– Вот. Я вам читал, кажется, до того места, где Смирнов влюбился? Так вот, теперь я делаю предположение: платоническая ли это любовь, или физическая? Слушайте.

Шпилькин быстро – заикаясь и путаясь, начал читать. Иногда он сам взвизгивал от смеха, считая прочитанное место особенно удачным; и тогда рассеянно слушавший Алексей Иванович из деликатности тоже улыбался; эта улыбка вселяла в автора еще больший восторг – и он начинал весело хохотать после каждого выражения, после каждой удачной, по его мнению, собственной остроты.

Между тем, стали собираться в общую редакционную комнату и другие постоянные сотрудники газеты.

Явился секретарь, расположившийся в другом конце комнаты; пришло несколько репортеров, и вскоре вся редакция заскрипела перьями и наполнилась торопливыми голосами снующих сотрудников.

– Алексей Иванович! – кричал долговязый сотрудник, заведовавший отделом общих известий, – вы где оставили графа Витте?