Под созвездием Ориона

Интересно, кем бы я был теперь (и был ли вообще?), если бы сдуру выпалил тогда и попал в кого-нибудь? Едва ли спасся бы от колонии для малолетних, а из нее путь известный… В результатах попадания сомневаться не приходилось. Когда я испытывал дома эту «систему» (ради безопасности — не с руки, а пристроив на стуле), пуля попала в двухдюймовую дубовую доску от старого улья, неизвестно как оказавшегося в нашем чулане. Она прошила крепчайшую древесину почти насквозь, наткнулась на сучок и расплющилась внутри дерева в плоскую плямбу. А поджиг улетел в дальний угол.

Кстати, стрелял я в комнате. А в соседней комнате спал отчим. Он не проснулся от грохота. Или не счел нужным реагировать. Он хладнокровно относился к моим огнестрельным экспериментам.

А в тот вечер, после демонстрации оружия врагам, я еще раз «прокрутил в мозгах» происшедшее и запоздало ужаснулся возможным последствиям. И поклялся больше с «этой штукой» на улице не появляться.

Конечно, и в том случае рука в последний момент могла дернуться в сторону. Но ведь парней-то была куча: зацепило бы не одного, так другого…

Да, к счастью, так вышло, что не убил я ни одного живого существа крупнее таракана. А ведь и на охоту ходить случалось. С отчимом, с соседом Михаилом Васильевичем (бабником и пьяницей, но добрым мужиком). И даже несколько раз стрелял по взлетевшим из камышей уткам. Мимо, конечно, хотя и думал, что хочу попасть…

Одна наша охота с дядей Мишей запомнилась мне, как история, состоявшая из сплошных неудач.

Был сентябрь, и было мне, как помнится, пятнадцать лет. Мы в середине дня отправились на какое-то озеро. Не помню, на какое, знаю только, что по Червишевскому тракту. Взяли ружья, рюкзаки с едой и одеялами и фанерный садок с нашей подсадной уткой Настей. Ноша была немалая, а путь — километров двадцать…

Выйдя за город, мы проголосовали нескольким машинам, но те обгоняли нас, не снижая скорости и обдавая бензиновым дымом.

Дядя Миша шепотом матюкался и шагал на своих длинных ногах, по-петушиному дергая головой на худой морщинистой шее. Я старался не отставать, путаясь в широченных отогнутых голенищах сапог отчима.

Километрах в пяти от города нас догнала новенькая черная «Победа». Без всякой надежды дядя Миша вскинул руку. «Победа» притормозила рядом с нами, я увидел через стекло холеное лицо водителя. Тот глянул на нас, на сидевшего рядом пассажира, оба рассмеялись, и автомобиль рванул вперед, взметнув брызги из размытой колеи.

— Чтоб тебе, паразиту, шину проколоть! — сказал дядя Миша и добавил еще несколько слов.

И блестящая черная «Победа» проколола шину. Мы догнали ее через полчаса. Машина стояла у обочины, шофер и пассажир угрюмо возились с Домкратом и запаской. Сделали вид, что не замечают нас. Мы их тоже «не заметили». Но, конечно же, даже наши спины выражали злорадное торжество.

Однако это была наша единственная (да и то относительная) радость в той охотничьей эпопее.

К озеру мы пришли под вечер. Дядя Миша рассчитывал переночевать в известной ему охотничьей избушке, а на зорьке выбрать на берегу место и пострелять уточек, когда у них начнется утренняя тяга.

Избушку мы нашли, но оказалось, что в ней обитает артель мужичков, занятых на озере рыболовным промыслом. Нас ночевать они не пустили, отговорившись тем, что все места на нарах заняты, а им завтра рано вставать на ловлю, поэтому ночью они должны спать нормально, а не в тесноте и духоте.

— Так что уж извините…

Мы «извинили», потому что ничего другого не оставалось. Хотя поведение рыбаков было грубейшим нарушением охотничьих обычаев и гостеприимства. Тем более что избушка принадлежала не им, а была построена для всех.

Когда мы отошли, дядя Миша пообещал «поджечь эту хибару вместе с этими сволочами». Но ничего он, конечно, не поджег. Ночь мы провели у костра, кутаясь в одеяла. Несмотря на огонь, было зябко, я почти не спал. И не чувствовал никакой романтики.

На рассвете мы устроились в береговых кустах. А перед этим, зайдя в воду, насколько позволяли сапоги, высадили в тростнике Настю. Привязали за лапу к торчащей из воды жерди. Настя по долгу своей службы должна была кряканьем подманивать диких селезней. Однако ей, видимо, эта коварная роль была не по нутру. Крякала она редко и лениво. Ни один селезень не сел, хотя несколько раз темные птицы проносились над нами. Раза два мы выпалили по ним, но с опозданием и без всякого результата.

Было холодно, влажно, пахло болотом. Меня не оставляло ощущение, что я трачу время бездарно и скучно. Даже чистое солнце, вставшее над озером, не обрадовало меня.

Наконец дядя Миша (к моей тайной радости) сказал, что «ни черта мы тут больше не высидим». И мы пошли доставать Настю, которая последние полчаса, укрывшись в тростнике, вообще не подавала голоса.

Насти не было. Была только привязанная к жерди веревочка.

Поиски не принесли успеха.

И мы побрели обратно — не только без добычи, но еще и понеся потерю. Я волок на ремне пустой Настин садок. И предвидел объяснения с отчимом. Хотя в общем-то виноват был дядя Миша — он считался главой экспедиции и он привязывал Настю…