Под шапкой-невидимкой

Скальный поползень гнездо своё строит из глины, замешивая глину слюной. Гнездо раз в триста тяжелей птички. И такое крепкое, что и камнем не разобьёшь. Поползень строит свой дом надолго. Сверху полирует слизью от гусениц. Вмазывает в глину для украшения яркие пёрышки и блестящие надкрылья жуков.

Занятная птичка: в скалах живёт, в скалах кормится, в скалах лепит гнездо.

Белые полоски на осыпях — тропинки козлов-теков.

Белые подтёки на скалах — старые гнёзда грифов.

Рыже-седые каменные дрозды яркими пятнышками оживляют мрачные стены. Стройные синие дрозды с песнями перелетают со стены на стену. И звонкие их голоса смягчают молчаливые скалы.

По-деревенски, словно в курятнике, квохчут кеклики — каменные куропатки. И совсем уж по-домашнему чирикают обыкновенные воробьи! Домовой воробей, как робинзон, живёт тут без домов и людей. Но чирикает весело, — видно, неплохо живёт.

А когда-то тут жили и люди.

Везде на скалах рисунки! И там и тут — целая картинная галерея! Больше всего выбито в скалах козлов: рогатых, бородатых, важных. А вот бараны-архары с толстыми, круто закрученными рогами. Олени-маралы — значит, и они когда-то тут жили.

Я разглядываю мастерскую древнего живописца. Вот на этом камне он сидел у стены. Свет падал отсюда, как и теперь, тысячи лет спустя. Тишина окружала его. И тысячи лет назад она была такой же, как и сейчас. Солнце пекло. Лениво жужжали мухи. Вон из того ручья он пил, черпая воду ладонями. И капли воды стряхивал с бороды. А на этой скале выскабливал эти рисунки...

Его сородичи отдыхали после тяжёлой охоты. Блаженно лежали в тени, сонно отмахиваясь от мух. Просыпаясь, подсмеивались над чудаком, упорно ковыряющим стену.

А художник скоблил и скоблил. Взбудораженный, переполненный виденным, узнанным, понятым. Первый историк и живописец древних жителей гор. Счастливый уже одним тем, что никто ему не мешает.

Я вглядываюсь в рисунки на скалах: они напоминают что-то очень знакомое. Ну да, конечно: похоже рисуют дети углем и мелом на стенах, заборах, панелях! По правилу: «Точка, точка, два крючочка, ручки, ножки, огуречик — вот и вышел человечек!»

Сегодня по этим рисункам мы узнаём жизнь наших предков. Каким оружием они сражались, на каких инструментах музыкальных играли. Как охотились, как танцевали. Каких зверей приручили, а каких упорно преследовали. Встречаются на древних скалах рисунки непонятных зверей и чудовищ. Сейчас ребята рисуют таких «для страха», а раньше, наверное, сами художники боялись чего-то страшного и непонятного. Вряд ли даже в те далёкие времена жили такие странные звери.

Есть рисунки смешные. Баран с длинным хвостом, верблюд с гусиной шеей, козёл с верблюжьим горбом. Древние охотники, прекрасно знавшие звериную стать, наверное, со смеху покатывались, глядя на этих уродцев. Так же, как теперь смеются ребята над стишками-перевёртышами: «Курочки закрякали, утки закудахтали, кошечки захрюкали, свинки замяукали».

Я перехожу от камня к камню, от скалы к скале — как от стенда к стенду. Время многое уже стёрло. Многое потускнело. Жёсткие ветры затёрли грани. Я с уважением глажу шероховатые камни. Я с завистью думаю о художнике, рисунки которого пережили века. Спим мы в крохотной палаточке, поставленной между камнями. Ветер надувает её, как воздушный шарик. Камни давят под рёбра.

Тихо плещет ручей, скребутся о палатку кусты, пустынный козодой трещит уныло. С мелодичным звоном катятся плитки щебёнки: кто-то и ночью ходит по скалам.

Утром мы покидаем Тайгак.

Со всех сторон смотрят нам в спину дикие козлы-теки: мёртвые, выбитые на камне, и живые, застывшие, как каменные изваяния...

***

Опять мы с Лесовичком под ШАПКОЙ-НЕВИДИМКОЙ. Не успел поздороваться, как он прыгнул мне на плечо да как крикнет прямо в ухо:

— Страшно подумать!

— Что страшно подумать? — удивился я.

— Страшно подумать, что было бы, если бы в руках у тебя было не фоторужьё, а просто ружьё!

Мы смотрим друг другу в глаза и согласно киваем головами: да, да, да!

— Помнишь того косача, что отплясывал «косачка» на кочке?

— Помню, как же не помнить.

— Привет тебе передавал. Жив-здоров. А медведицу с тремя медвежатами не забыл?

— И медведицу не забыл.

— А помнишь...

И пошло-поехало! А того помнишь, а этого не забыл?

— Всех и всё помню! — отвечал я. — Все они у меня кто в альбоме, кто в пакетике, кто в сердце. Иные даже в книжку попали.

— И в книжку! Скажи пожалуйста...

— Косач-танцор первым попал.

— Да ну-у! А он и не знает. Вот обрадуется!

— Многие в книжку попали.

— Скажи пожалуйста... Живут и не знают, что на рассказ тебя надоумили, что столько людей на них смотрит. Скажи пожалуйста!

И пошло-поехало: «скажи пожалуйста», «ишь ты, эвон как повернулось», «кто бы подумать мог»!

Потом помолчали, друг на друга полюбовались.

— Страшно подумать! — опять сказал Лесовичок.

— Что и говорить, — согласился я.

— Так ты приходи ещё к нам. Не забывай.

— Что ты, — испугался я. — Разве я смогу вас забыть!

— Я ждать буду... — тихо сказал Лесовичок. И голос его чуточку дрогнул.

— Приду, приду! — помахал я рукой.

И уж издали донеслось: