Под сенью девушек в цвету

Я тоже, дался в обман и из того, как Блок-отец говорил о Берготе, заключил, что и Бергот — старинный его друг. Блок издали видел всех знаменитостей в театре, на бульварах — вот и все его знакомство с ними. Однако он был уверен, что его наружность, его фамилия, его личность им небезызвестны и что при встрече с ним они часто делают над собой усилие, чтобы не поздороваться с ним. Светские люди могут быть знакомы с людьми талантливыми, оригинальными, могут приглашать их на обед, однако понимать они их понимают так же плохо, как и до знакомства. Но если пожить в свете, глупость его обитателей создает у нас необычайно высокое мнение об их уме и вызывает неодолимое желание вращаться в тех непостижимых кругах, где можно «быть знакомым, не знакомясь». Я в этом скоро убедился, заговорив о Берготе. Не один только Блок-отец имел успех у себя дома. Мой товарищ пользовался еще большим успехом у своих сестер: он говорил с ними ворчливым тоном, уткнувшись в тарелку, а они смеялись до слез. Они усвоили язык брата и бегло говорили на нем, как будто он был единственным и обязательным для людей интеллигентных. Когда мы вошли, старшая сказала одной из младших: «Оповести премудрого нашего отца и нашу досточтимую мать». — «Сучки! — сказал им Блок. — Перед вами всадник Сен-Лу, искусный в метании копий, — он прибыл сюда на несколько дней из Донсьера, где возводят жилища из гладкого камня и где нет счета коням». Блок был не только начитан, но и пошл, а потому его речи обычно заканчивались шуткой уже не в таком гомеровском духе: «А ну, застегните ваши пеплумы на дивные аграфы! Что за безобразие! Ведь это все-таки не отец!» А девицы Блок валились от хохота. Я сказал их брату, какую радость доставил он мне, посоветовав читать Бергота, и в каком я восторге от его книг.

Блок-отец, видевший самого Бергота издали, о жизни его знавший только по рассказам партера, имел такое же опосредствованное понятие и об его творчестве, основанное на суждениях мнимых знатоков. Он жил в мире, где все приблизительно, где кланяются в пространство, где судят вкривь и вкось. Сумбурность, неосведомленность там не убавляют самоуверенности, как раз наоборот. В том-то и заключается благотворное чудо самолюбия, что хотя людей с большими связями и глубокими познаниями немного, те, кому судьба в этом отказала, все же считают себя баловнями судьбы, ибо угол зрения социального амфитеатра таков, что человеку, который в нем находится, любой ряд, где бы он ни сидел, кажется наилучшим, а тех, кто неизмеримо выше его, он относит к числу неудачников, обездоленных, чья участь горька, называет их имена и бог знает что про них говорит, хотя он с ними не знаком, судит и презирает, хотя и не понимает их. В тех же случаях, когда и самолюбие, размножающее мелкие человеческие достоинства, не в силах отпустить большую дозу счастья, чем другим, недобор восполняется завистью. И в самом деле: когда зависть прибегает к фразам презрительным, то фразу: «Я не желаю с ним знакомиться» следует перевести: «Я не имею возможности с ним познакомиться», — вот что говорит рассудок. А чувство — чувство-то говорит другое: «Я не желаю с ним знакомиться». Мы сознаем, что это неправда, и все же мы изъясняемся подобным образом не из чистого притворства, — именно так мы чувствуем, и этого довольно для того, чтобы уничтожить расстояние, иными словами — для того, чтобы быть счастливыми.

Таким образом, эгоцентризм предоставляет каждому человеку право смотреть на мир сверху вниз, и мнить себя его властелином, — вот почему Блок-отец позволял себе роскошь быть властелином беспощадным: утром, за, чашкой шоколада, обратив внимание на подпись Бер гота под статьей в газете, которую он только-только развернул, он из вящего презрения творил над ним скорый суд, выносил приговор, для уютности между двумя глотками горячего напитка повторял: «Бергота нельзя читать. Тоска зеленая. Хоть не подписывайся на газету. Жвачка, переливание из пустого в порожнее!» — и намазывал хлеб маслом.

Впрочем, Блок-отец пользовался призрачным весом не только у себя самого. Начать с того, что дети смотрели на него как на человека особенного. Дети склонны недооценивать или переоценивать родителей; для любящего сына его отец всегда лучше других отцов, хотя для такого мнения нет никаких объективных данных;