Под сенью девушек в цвету

Так как Бергот не отверг моих соображений, я признался ему, что г-н де Норпуа отнесся к ним пренебрежительно. «Но ведь это же старый глупец, – ответил он, – он вас поклевал, как чиж, потому что всегда думает, что имеет дело с пышкой или с каракатицей». – «Как, вы знакомы с Норпуа?» – сказал мне Сван. «О, он – скучный, как дождь, – вмешалась его жена, очень доверявшая суждениям Бергота и наверно опасавшаяся, что г-н де Норпуа мог дурно отозваться у нас о ней. – Я хотела поговорить с ним после обеда, и не знаю, в чем тут дело – в старости или в пищеварении, – но он весь заплесневел. Кажется, надо было бы его протереть!» – «Да, не правда ли, – сказал Бергот, – он часто бывает вынужден молчать, чтобы не истратить до конца вечера всего запаса глупостей, которые не хуже крахмала распрямляют его манишку и от которых лучше сидит его белый жилет». – «По-моему, Бергот и моя жена судят очень строго, – сказал Сван, который дома брал на себя «роль» рассудительного героя. – Я понимаю, что Норпуа не может особенно интересовать вас, но под другим углом зрения – (ибо Сван любил собирать «красоты жизни») – он довольно своеобразен, – довольно своеобразен как «любовник». Когда он служил секретарем посольства в Риме, – прибавил он, удостоверившись сперва, что Жильберта не может его услышать, – у него была любовница в Париже (от которой он был без ума), и он находил способы приезжать два раза в неделю, чтобы видеть ее два часа. Впрочем, это была очень умная женщина, в свое время очаровательная, теперь она вдова. А с тех пор много их было еще. Сам я с ума бы сошел, если бы любимой женщине пришлось жить в Париже, в то время как я должен был бы оставаться в Риме. Людям нервным следовало бы влюбляться только в таких женщин, которые «пониже», как говорят в простонародье, чтобы любимая женщина, завися от них, находилась в их распоряжении». В этот момент Сван заметил, что это правило я могу отнести к нему и к Одетте. И так как даже у людей незаурядных в ту минуту, когда они вместе с вами точно парят над жизнью, самолюбие остается мелочным, он очень рассердился на меня. Но это выразилось только в беспокойстве его взгляда. В данную минуту он ничего не сказал мне. Этому не следует слишком удивляться. Когда Расин, как гласит рассказ, вымышленный впрочем, тема которого, однако, каждый день повторяется в жизни Парижа, намекнул на Скаррона в присутствии Людовика XIV, могущественнейший в мире король ничего не сказал поэту в тот вечер. И только на другой день поэта постигла опала.

Но так как всякая теория стремится достичь полного выражения, то Сван, после этой минуты раздражения, протерев свой монокль, уточнил свою мысль следующими словами, которым впоследствии суждено было приобрести в моей памяти ценность пророческого предостережения, непонятого мною. «Однако опасность этого рода любви заключается в том, что подчиненное положение женщины хотя и успокаивает на время ревность мужчины, но делает ее еще более требовательной. Он в конце концов заставляет свою любовницу жить так, как живут те узники, ради которых и ночью и днем жгут свет, чтобы лучше оберечь их. И обычно это кончается драмой».

Я снова коснулся г-на де Норпуа. «Не доверяйте ему, у него очень злой язык», – сказала г-жа Сван таким тоном, который, как мне показалось, тем более подтверждал факт неблагоприятного отзыва о ней г-на де Норпуа, что Сван с укоризной посмотрел на жену, словно стараясь удержать ее от дальнейших признаний.