Под сенью девушек в цвету

Однажды утром, после того как Андре отговорилась болезнью матери, я прошелся с Альбертиной, а приметил я ее, когда она подбрасывала на шнурке какой-то странный предмет, что заставляло вспомнить «Идолопоклонство»287 Джотто; называется он «чертиком» и давным-давно вышел из моды, так что перед портретом девушки с чертиком будущие комментаторы, чего доброго, заспорят, как перед аллегорической фигурой в Арене, что именно у нее в руке. Почти тотчас же подошла ее подруга, та, что казалась бедной и неприветливой и при первой нашей встрече так злобно смеялась над стариком, которого Андре задела легкими своими ножками: «Бедный старикашка, мне его жаль», подошла и сказала Альбертине: «Здравствуй! Я вам не помешаю?» В шляпе ей, по-видимому, было жарко, она сняла ее, и волосы девушки тонкой и нежной листвою какого-то неведомого, чудесного растения осенили ей лоб. Возможно, что Альбертине это не понравилось, — во всяком случае, она ничего ей не ответила, она хранила гробовое молчание, а та все не уходила, хотя Альбертина держала ее от меня на известном расстоянии, то идя рядом с ней, то идя рядом со мной, а она тогда шла сзади нас. Мне ничего иного не оставалось, как попросить Альбертину познакомить меня с этой девушкой. Когда же Альбертина назвала мое имя, на лице и в синих глазах девушки, которая показалась мне такой жестокой в ту минуту, когда она проговорила: «Жаль старичишку», появилась и блеснула приветливая, дружелюбная улыбка, и она протянула мне руку. Волосы у нее были золотистые, но не только волосы, — хотя щеки у нее были розовые, а глаза синие, лицо ее было как утреннее, все еще багряное небо, где всюду прыщет и блестит золото. Загоревшись в то же мгновение, я решил, что в любви она робкое дитя, что это ради меня, из любви ко мне она осталась с нами, невзирая на невежливость Альбертины, и что теперь она, наверное, счастлива, раз ей удалось наконец улыбчивым и добрым взглядом дать мне понять, что она может быть со мной так же ласкова, как она бывает грозна с другими. Без сомнения, она заметила меня на пляже, когда я ее еще не знал, и с того дня думала обо мне; быть может, только для того, чтобы мне понравиться, она смеялась над стариканом, а потом, оттого что ей все не удавалось со мной познакомиться, вид у нее был неизменно мрачный. Из отеля я часто видел ее по вечерам, как она гуляет по пляжу. Вероятно, в надежде встретиться со мной. А теперь, стесняясь Альбертины, так же как она стеснялась бы и всей стайки, она, очевидно, привязалась к нам, — невзирая на то, что ее подруга становилась все холоднее, — в чаянии остаться со мной вдвоем и уговориться о свидании в такой час, когда она сумеет ускользнуть от семьи и подруг и свидеться со мной в укромном месте до начала мессы или после гольфа. Встречаться с ней было особенно трудно потому, что Андре была с ней в плохих отношениях и ненавидела ее. «Я долго терпела ее дикую фальшь, ее подлость, бесконечные пакости, какие она мне делала, — сказала Андре. — Я все терпела ради других. Но последняя капля переполнила чашу моего терпения». И тут Андре рассказала мне, что эта девушка распустила про нее действительно нехорошую сплетню.