Под сенью дев, увенчанных цветами

Но впрочем, будь портрет сделан не в ту эпоху, что любимая фотография Сванна, не до того, как Одетта выстроила свой новый, величественный и прелестный облик, а уже потом, — взгляд Эльстира сумел бы развеять этот образ. Художественный гений действует наподобие чрезвычайно высоких температур, способных разорвать сцепление атомов и сгруппировать их в прямо противоположном порядке, так чтобы выстроился совсем другой облик. Всю эту напускную гармонию, которую женщина навязала своим чертам, незыблемость которых она проверяет каждый день, глядясь в зеркало перед уходом, — сдвигает набекрень шляпку, приглаживает волосы, добавляет лукавства взгляду, поддерживая постоянство облика, — всю эту гармонию взгляд художника мгновенно разрушает и перекомпоновывает черты женщины в согласии с определенным женским и художественным идеалом, заложенным у него внутри. А часто бывает, что начиная с какого-то возраста глаз великого исследователя везде находит элементы, необходимые для установления именно тех связей, которые его интересуют. Как работники или игроки, которые, не капризничая, довольствуются тем, что им попало под руку, такие мастера про всё говорят: годится. Так кузина принцессы Люксембургской, высокомерная красавица, пленилась когда-то новым для того времени искусством и попросила крупнейшего художника-натуралиста написать ее портрет. Глаз мастера тут же нашел то, что искал повсюду. И на холсте вместо гранд-дамы возникла девчонка на побегушках на фоне каких-то косых фиолетовых декораций, отдаленно напоминающих площадь Пигаль. Но даже без таких крайностей портрет женщины, выполненный большим мастером, ничуть не стремится потакать ее притязаниям (хотя она ради этих своих притязаний, начиная стареть, фотографируется чуть не в детских платьицах, подчеркивающих ее по-прежнему тонкую талию, так что выглядит как сестра или даже дочка собственной дочки, присутствующей тут же рядом с ней в нарочито безвкусном наряде), а наоборот, высвечивает изъяны, которые ей хотелось бы скрыть, например воспаленный или землистый цвет лица; они привлекают художника тем, что в них чувствуется «характер», но напрочь разочаровывают профана, вдребезги разбивая в его глазах тот идеальный каркас, что так гордо поддерживала женщина, каркас, хранивший ее неповторимую, неизменную форму, так подчеркивавший исключительность этой женщины, так возносивший ее надо всеми. А теперь она сброшена с небес на землю, у нее отобрали ее собственный образ, в котором она царила, сознавая свою неуязвимость, и осталась она просто женщиной, в чье превосходство мы больше уже не верим. Мы твердо знали, что этот образ составляет самую суть не только красоты какой-нибудь Одетты, но и ее личности, ее самобытности, и теперь, перед портретом, уничтожившим этот образ, нам хочется воскликнуть: «Как он ее изуродовал!» и даже: «Совсем не похоже!». Нам трудно поверить, что это она. Мы ее не узнаём. И всё же мы отчетливо ощущаем, что уже видели эту особу. Но это не Одетта; лицо, тело, весь облик этого существа хорошо нам знаком. Они напоминают нам не ту женщину, которая и держалась-то совсем по-другому, в чьей позе никогда не сквозило этой странной и вызывающей вычурности, а других, всех, кого писал Эльстир, таких разных, кого он любил располагать лицом к зрителю, и чтобы изогнутая ножка выглядывала из-под юбки, и чтобы широкополая круглая шляпа в руке, где-то на уровне колена, симметрично перекликалась с другой круглой формой — лицом. Но мало того, что гениальный портрет дробит облик, который продиктовали женщине кокетство и эгоистическое представление о красоте; если этот портрет старинный, он не просто старит оригинал так же, как фотография, — изображая ее в вышедших из моды нарядах. Не только одежда женщины подсказывает, когда был создан портрет, но и манера, в которой работал мастер. Эта первая манера Эльстира была для Одетты самой что ни на есть разоблачительной выпиской из свидетельства о рождении, не только потому, что Одетта выглядела на этом портрете младшей сестрой знаменитых кокоток (это делали и фотографии), но и потому, что сам портрет оказывался современником множества портретов Мане и Уистлера, где была запечатлена вереница моделей, ныне исчезнувших, канувших в забвение или в историю.