Под сенью дев, увенчанных цветами

Надо было догонять Эльстира. Я посмотрелся в зеркало. Мало того, что меня не познакомили с девушками; в довершенье бедствия я заметил, что у меня сбился набок галстук, а из-под шляпы выбились длинные волосы, что было мне не к лицу; а все-таки, какая удача, что они меня видели в обществе Эльстира: теперь они меня запомнят; другая удача — то, что сегодня я по бабушкиному совету надел красивый жилет, хотя сперва чуть было не остановился на другом, ужасном, и взял элегантную трость; ведь желанное событие никогда не происходит так, как мы думали: вместо преимуществ, на которые мы не без оснований рассчитывали, подворачиваются другие, неожиданные, и всё вместе приводит к равновесию; а мы так опасались худшего, что в конечном счете готовы признать, что в общем и целом, если не вдаваться в подробности, нам, что ни говори, улыбнулась удача. «Мне бы так хотелось с ними познакомиться», — сказал я, поравнявшись с Эльстиром. «Тогда почему же вы не подошли?» — так он и сказал, хотя эти слова вовсе не передавали его мысль: ведь если бы его желанием было исполнить мое, ему было бы совсем нетрудно меня позвать — но, возможно, он уже слышал, как заурядные люди произносят подобные фразы, когда их поймают на слове, а ведь великие люди в некоторых отношениях похожи на заурядных и берут повседневные оправдания из тех же самых источников, как хлеб насущный у того же самого булочника; а может быть, такие слова, которые следует, вообще говоря, понимать в обратном смысле, потому что буквальное их значение противоречит истине, — суть неизбежный результат и негативное изображение непроизвольной реакции. «Они торопились». Я подумал, что, скорее всего, они сами не захотели, чтобы он подозвал человека, который им был несимпатичен; иначе он бы не преминул это сделать, ведь я так его о них расспрашивал и он же видел, как я ими интересуюсь.

— Я рассказывал вам о Карктюи, — сказал он, прощаясь со мной у дверей. — Есть у меня один набросочек, на котором гораздо лучше видно обрамление пляжа. Картина тоже недурна, но там всё по-другому. С вашего позволения, на память о нашей дружбе я подарю вам этот набросок, — добавил он, потому что люди, отказывающие вам в том, чего вы желаете, взамен дают вам что-нибудь другое.

— Если у вас есть, мне бы очень хотелось получить фотографию того маленького портрета мисс Сакрипан! А что это за имя? — Это имя героини, которую моя модель играла в одной глупой оперетке. — Но уверяю вас, месье, я ее совершенно не знаю; вы как будто предполагаете обратное. — Эльстир промолчал. «А это, часом, не госпожа Сванн до замужества?» — выпалил я в одном из тех нечаянных озарений, что снисходят на нас, в общем-то, не так уж часто, но задним числом до какой-то степени оправдывают теорию предчувствий, если только дать себе труд забыть все ошибки, способные ее поколебать. Эльстир не ответил. Это был именно портрет Одетты де Креси. Ей не захотелось оставлять его у себя по многим причинам, в том числе по вполне очевидным. Но были и другие. Портрет был написан до того, как Одетта упорядочила свою внешность и превратила свое лицо и фигуру в тот образ, которого впредь на долгие годы должны были придерживаться в общих чертах парикмахеры, портные и она сама; сюда входила манера держаться, говорить, улыбаться, смотреть, думать. Только вывертом пресыщенного любовника можно объяснить, что Сванн предпочитал множеству фотографий своей прелестной жены ne varietur[269], Одетты, маленький снимок, который держал у себя в спальне: там под соломенной шляпкой, отделанной анютиными глазками, видна была худая и в общем-то некрасивая молодая женщина с пышными волосами и усталым лицом.