Под прицелом войны

На второй год стали появляться немцы-окопники (так их называл народ) в изрядно потрепанной одежде и нечищеных грязных сапогах. Теперь представьте такую сцену: стоит такой окопник в измятой шинели с оторванной полой и о чем-то мирно беседует с обступившими его женщинами. Слышится: «Гитлер и Сталин – штюк!» (показывает кулаками, как их надо стукнуть); «Криг – капут!» (разводит руки, разжимая кулаки). Достает фотокарточки, приговаривая: «Киндер». Женщины, разглядывая их, говорят: «Его дети. А это – его жена». Он подтверждает: «Я, я!» Таких немцев жалели и их не боялись.

Запомнился еще один примечательный эпизод. Стоим мы все у двери – у входа в дом. Подходит немец. Берет одну из женщин за руку и со словами: «Матка, ком» ведет ее в дом. Дверь защелкивает на крючок, и она долго не открывается. У собравшихся паника: «Что он там делает с ней?» Люди начинают осторожно подглядывать в окно. Заглянул и я. На стуле сидит немец, совершенно голый, только ноги обуты в сапоги с широкими голенищами. На волосатом впалом животе автомат. Перед ним на стуле сидит несчастная его избранница и ногтями больших пальцев бьет вшей, медленно передвигаясь по шву грязной рубашки. Затем расстилает одежду немца на рядом стоящем столе и катает по швам бутылку, продолжая давить насекомых. Снова берет эту одежду в руки, садится на стул и опять ногтями давит вшей. Все с облегчением вздыхают: «Жива!»

Запечатлелся в памяти также пассажирский поезд с немками, которые ехали на фронт. Местным женщинам они не понравились: некрасивые, тощие и костлявые – так их они охарактеризовали. Облик одной за окном вагона я хорошо запомнил – полураздетая, с вытянутым, как лошадиная морда, лицом. Больше смахивающая на мужчину.

Проходил через железнодорожную станцию и поезд с немецкими ребятами (как я сейчас знаю – с членами гитлерюгенда). Высыпав веселой гурьбой в шортах, они подбежали к лежащим бесформенной грудой обломкам нашего самолета. Смеясь, отдирали мелкие частички и ножовкой отпиливали куски белого металла (алюминия) – на память, как сувениры. Мне очень хотелось, чтобы они, беззаботные и беззлобные по виду, подбежали к нам, малышам, стоявшим кучкой недалеко от этого самолета. Но… Прогудел паровоз, и они, радостно подпрыгивая, устремились в вагоны.

В начале первой военной зимы (уже лежал снег) поздно вечером из партизанского отряда прокрался домой мой старший брат Николай, родившийся в 1924-м году. Окно сразу же завесили. Заглянула соседка, немного повертелась у порога и убежала. А вскоре пришли три полицая с карабинами. Брату коротко – «Собирайся!» Хозяйке – «А ты, мать, радуйся, что тебя не забираем! Твой муж в тюрьме, и поэтому тебя и выродка твоего не трогаем».

Мне запомнилось только серое пальто брата со светло-серым воротником и узелок с завернутой краюхой хлеба, который, плача, мама совала в его руки. Брата отправили в концлагерь под Витебск (от нас километров сто). Мама к нему ходила зимой, пока не отморозила пятки. Носила скудную еду. Домой возвращалась через несколько дней, переходя, как я уже отмечал, минные поля по волчьим следам. Переступала порог, падала и долго лежала в бесчувствии.

Сразу же после освобождения она товарняками добралась до Витебска и узнала, что барак, где вместе с другими пленными был ее сын и мой брат, немцы сожгли из огнеметов за шесть часов до прихода нашей армии.

Надо отметить, что немцы гадились (от слова «гадливый» – это не я придумал, я это слышал) полицаев и, как гласит молва, перед отступлением их отстреливали. К недоумению нашего женского населения. Русскоговорящие немцы (были среди них и такие) пояснили: «Это предатели. Предали вас, предадут и нас. Зачем они нам?» Возможно, по этой причине пособники фашистов при их отступлении прятались в лесу. Но их там быстро переловили. Слез по ним никто не лил.

Война принесла не только разруху, но и голод. Вспоминаю наступившую осень, холода. Мы с Анатолием (братом) сидим у костра возле избы, греемся. Из дома, в котором раньше была почта, слышны звуки гармони и смех: полицаи веселятся. Подходит полицаиха и ставит на угли небольшой чугунок с картошкой: пусть, мол, варится! Вода закипает и переливается через две лежащие сверху картофелины – круглую и продолговатую. Нас пытаются оттянуть от этого чугунка. Мы упираемся, не сводя глаз с этих картофелин. Их хочется съесть. Но снова приходит полицаиха и, слив воду, забирает чугунок. Чудесное видение исчезает, как сон.

Первую зиму кое-как пережили. Кое-что еще оставалось на огородах, не было отобрано или сожжено. Весной на огородах собирали перемерзшую картошку. Сняв кожуру, ее разминали в воде. Крахмал осаждался на дне посуды, вода сливалась. Из этого крахмала пекли оладьи – тошнотики, которые и поддерживали нашу жизнь.