Переправа задерживалась, и поэтому многие пошли в село посмотреть и добыть что-нибудь съестное. На рыбзаводе начерпали из чанов соленой сельди, на дороге подобрали головку целлулоидной куклы для малышей. В домах ничего не тронули. Все испытывали почти суеверный страх. Эти люди, не по своей воле покинувшие малую родину, хорошо понимали, что значит уйти из дома, оставив все на произвол судьбы.
Через пару дней для перевоза выделили три большие баржи. Началась погрузка. С лошадьми трудностей не возникало. Взял под уздцы – и веди себе спокойно. Овцы бодро пошли за своим вожаком бараном, которого вели на веревке. Он же выводил их обратно из баржи на берег. Коровы боялись шатких мостков и близкой воды. Останавливались и норовили повернуть обратно. Загнать их внутрь стоило больших усилий.
Боясь налетов, переправлялись только в темное время суток. На все ушло две ночи. На другом берегу, отойдя от Волги, отдыхали несколько дней в ивовых зарослях. Пасли и поили вволю скот, ловили рыбу, приводили в порядок обозную амуницию. Сюда впервые привезли нам два воза печеного хлеба. Это был настоящий праздник. Не считая первых дней, когда еще имелись домашние запасы, нашей пищей в пути служила вареная пшеница, мясо приставших, готовившихся на тот свет животных и, конечно, молоко. Все это вроде и ничего, но без печеного хлеба люди страдали желудочными расстройствами. Эта болезнь бывала повальной, и только благодаря каким-то отварам из трав удавалось ее несколько сдерживать.
Теперь мы вступили в относительно спокойную от войны зону. За соль, которой запаслись в озере Баскунчак, выменивали у казаков сыр, просяные лепешки. В многочисленных озерах можно было ловить рыбу. Но появилась новая трудность. Стремясь к воде, коровы и быки часто застревали в илистых берегах озер и болот. Приходилось тащить их оттуда с помощью веревок, теряя при этом собственную обувь. Все ведь были обуты в «поступы» – куски яловой кожи, собранной по краям ремешком. В грязи ее оставить проще простого.
Ночевали в степи, замотавшись в овечьи шкуры. Как первобытные люди. Одежда мамы и наша к этому времени оказалась изношена вконец, поэтому общее собрание постановило выделить ей три овцы для решения проблемы. В одном из поселков, где уже были эвакуированные семьи, маме удалось выменять пару хромовых офицерских сапог, военные брюки галифе и мужской пиджак. Детского, к сожалению, ничего не нашлось. В этом наряде да еще верхом на лошади мать вызывала неизменный восторг и шутки у встречных военных.
В начале ноября обоз все еще двигался по земле Казахстана. Где-то на границе между Уральском и Чкаловской (ныне Оренбургской) областью остановились на ночлег в большом селе. Сгуртовали на площади овец, за селом расположили коров и лошадей. Впервые за три с половиной месяца эвакуации люди ночевали в теплых домах, ели нормально сваренную пищу. Мать, которая должна была дежурить у стада, тоже была отпущена на первую ночевку в доме.
А утром трудно было поверить в произошедшее ночью: все вокруг покрылось метровым слоем снега. Ни овец, ни коров на горизонте. По отдушинам в снегу поняли, что овцы находятся под белым покрывалом. Их всех откопали. Коров же нашли только на следующий день. Гонимые бураном, они ушли далеко в степь. Некоторые срывались в овраги и калечились, но общие потери были небольшими.
Дежурных отыскали тоже только на второй день в скирде сена. Не было лишь знаменитого барана, овечьего вожака, который так хорошо исполнял свою роль при переправе через Волгу. Но нашелся, в конце концов, и он. Причем весьма неожиданно. Во время пурги в степи заблудилась автомашина с зерном. Водители покинули ее и пошли за помощью. А вот жители села, обнаружив машину, решили попользоваться оставленной пшеницей. Вернувшись, рассказали, что в кабине ее сидит какой-то черт с бараньей головой и кричит: «Бе-е-е! Бе-е-е!» Наши переселенцы тут же ринулись туда и узнали в черте овечьего поводыря. Как он забрался в кабину, одному богу известно. Овцы снова обрели надежного руководителя.
Долгое наше путешествие по степям закончилось за Уралом.
После окончания войны удалось отыскать и последние военные следы отца. Он погиб 16 мая 1942 года под Керчью у деревни Жуковка от прямого попадания снаряда в окоп. Скорее всего, мгновенно. Вместе с помкомвзвода Парамоновым. Сведения сообщил товарищ отца Иван Селезнев из станицы Богоявленской, который служил вместе с ним. Прижатые к берегу и вооруженные только винтовками, они не могли долго противостоять немецким танкам и артиллерии. Раненых переправили катером на Таманский берег. Живым оставлять позиции приказа не было. Они и бились до конца. Часть погибла, часть попала в плен. Пленные сошлись в лагере в Феодосии и там смогли узнать друг у друга о судьбе своих товарищей. Отцу было в то время 33 года.
На израненной земле