Под парусом надежды

Она вообще любила вот так пройтись по городу – не торопясь. Одна. И поглазеть на людей любила. Нет, не так, чтобы рассматривать со вниманием каждого встреченного на пути прохожего, а в общем единстве поглазеть, в движении, в целостности людского вокруг множества. Любила присесть на какую-нибудь скамеечку на людной улице, окунуться в озабоченную суету и многоголосье толпы своей индивидуальной молчаливо-легкой праздностью. Где-то она прочитала, давно еще, что одиночество в толпе – самое удобное, комфортное и необходимое человеку состояние. Что ж, наверное, так оно и было… А еще лучше – если деньги есть, конечно, – приземлиться так часика на два или на три за столик уличного кафе, и чтоб кафе это располагалось в самом людно-клубящемся месте, чтоб текла и текла толпа мимо, и чтоб отрешиться, и прихлебывать остывший кофеек из чашки, и запивать его холодной газированной минералкой… В этот момент она представляла себя почему-то легкой француженкой, затерявшейся в одной из таких кафешек где-нибудь на Монпарнасе. Девушкой, ушедшей в свои французские мысли – приятные, наверное. А может, и не очень приятные. Может, грустные. Не важно, в общем, какие такие у нее в голове могут быть мысли…

Приятной в людской толчее прогулки этим вечером отчего-то не получилось. Ни удобства, ни комфорта, ни легкого одиночества Кира так и не прочувствовала. И на скамейку присаживалась, и за столиком в кафе водой давилась – ничего. Может, июньский зной, скопившийся к шести часам в плотную и вязкую, как пластилин, массу, ей помешал? Напал на нее сразу, как только она вышла на бульвар, окружил плотным кольцом духоты, крепко замешанной на выхлопных тяжких газах сгрудившихся в вечерней пробке машин да на людском от всего этого летнего излишества раздражении. И впрямь, какое уж тут удовольствие – сидеть в чахлой тени настольного тента и наблюдать, как плавится бедный город в струящемся знойном воздухе, корчится в муках, ожидая короткой ночной прохлады. Хорошо, хоть дареный льняной костюмчик очень комфортным оказался – есть, есть свои плюсы в женском пристрастии к безумно дорогой одежде! Теперь и ей понятно, что есть. А только плюсы эти с удовольствием променяла бы она сейчас на удовольствие от хорошо проведенного первого и настоящего рабочего дня. Потому что не случилось у нее удовольствия, надо это признать, а случилось одно только сплошное разочарование. Сама виновата. Стало быть, и нечего теперь пыжиться да стараться впасть изо всех сил в легкое французское девичье одиночество. Все равно ничего из этого сегодня не получится…

Поднявшись из-за стола, Кира закинула ремешок сумки за плечо, отвела назад по привычке острые прямые плечи и пошла на автобусную остановку – ну ее, эту прогулку. Не получается – и не надо. Сейчас только перетерпеть двадцать минут металлической автобусной дурноты-давки – и все. И домой. И сразу под душ… Интересно, мама уже дома или нет? Лучше бы не было, конечно. Просто не хочется отвечать на вопросы, как первый день прошел. Не то чтобы уж совсем невыносимо на них отвечать, а… просто не хочется, и все. Потому что надо же врать, что все хорошо, надо жалеть бедную маму, оберегать от синдрома несбывшихся материнских ожиданий. Она ж от души этими ожиданиями живет! И расспрашивать ее будет не из любопытства праздного, а из любви…

Мама была дома. Выскочила из кухни в прихожую, держа на весу мокрые ладошки, поймала глазами Кирин взгляд, замерла в радостном любопытстве. Тут же шевельнулось внутри нехорошее чувство, похожее на сердитое раздражение: ну чего, чего выскакивать-то так радостно? Зачем? Неужели нельзя догадаться, что каждому человеку свой процент на неудачу положен? И шанс тоже положен, что его, этот процент, увидят, посчитают и не будут вопросами радостными, как иголками, душу царапать… Чтоб скрыть это внезапное раздражение, пришлось ей даже срочно голову опустить, занавесить глаза упавшими на лицо волосами и даже сделать вид, что никак чертова пряжка на тонком ремешке босоножки не расстегивается. Ну не расстегивается, и все тут…

– Ну? Кира! – нетерпеливо закапризничала мама. – Ну что ты, в самом деле! Рассказывай давай! Как тебя приняли? Как день прошел? Тебе уже поручили что-нибудь?

– Да все нормально, мам… День как день… – стараясь придать голосу как можно больше уставшего равнодушия, проговорила Кира, распрямляясь от своей босоножки. Сколько можно ее расстегивать-то? – Духота на улице такая, что не продохнешь! Я сразу в душ, ладно?

– Но погоди, как же в душ…

– Потом, мама, потом!

– Кирочка… У тебя что, неприятности? – упавшим голосом тихо произнесла мама, положив мокрую ладошку на грудь. – Тебя плохо приняли, да? Но… Но это же понятно, Кирочка… Новеньких так всегда принимают…

– Да нет у меня неприятностей, мам! Все нормально. Все… обычно, как и должно быть. И рабочий день тоже обычный. Даже и рассказать тебе особо не о чем…

– Но как же… Я же вижу, что ты расстроена чем-то, Кира… Или мне пока не спрашивать? Попозже сама расскажешь?