Под откос

Храмцов отключил связь. Трофимов подошел к железнодорожнику, протянул ему руку, только сейчас заметив в ней покореженную баночку с лекарством. Рамович смущенно отер мокрые ладони о штаны, и ответил на рукопожатие.

– Это дает нам еще час, – ободрил его Геннадий Михайлович, понимая, о чем думает Рамович. По сути, он лишь предложил убить пассажиров иным способом и чуть попозже. – Час в нашем положении – это очень много.

– Товарищ генерал-майор, разрешите обратиться!

Трофимов повернулся на голос. Лицо полковника Волкова было багровым, лишь на вспухших желваках кожа натянулась и побелела. Он прекрасно слышал, что говорил московский генерал.

– Обращайтесь, – официально разрешил Трофимов, зная, что тот сейчас скажет.

– Разрешите повторить попытку штурма.

– Андрей Сергеевич, – мягко ответил Трофимов, положив руку на твердый погон командира отряда антитеррора. – За это время ничего не изменилось. Мы не готовы к штурму.

Волков выдержал взгляд. И по его глазам Трофимов понял, что в нем говорит вовсе не жажда реванша, не желание реабилитироваться, доказать что-то высокому начальству.

– Там двести человек, – безо всяких эмоций проинформировал Волков. – Меньше чем через час они умрут. А нам деньги платят за то, чтобы они не умирали. Если пойти на штурм по уму, а не как в прошлый раз, – позволил он себе легкий выпад в сторону Храмцова, – прикрыться лесом, после снайперской подготовки, сняв зенитчиков… Разрешите повторить попытку.

– У вашего командира группы есть телефон? – вдруг поинтересовался Забелин.

– Что? – не понял полковник.

– Телефон. Обычный мобильник.

– Есть.

– Тогда надо их с этим ОМОНовцем связать, все-таки полегче будет.

Два штурмовика Су-25 медленно ползли по рулежной дорожке в сторону взлетно-посадочной полосы. Бледные и прозрачные в лучах утреннего солнца лепестки пламени из сопел трепетали и тянулись, как пальцы, цепляющиеся за то, что оставалось позади.

Седоусый подполковник скупыми, выверенными движениями заставлял многотонную машину скользить легко и точно, как гоночный автомобиль, паркующийся на стоянке у супермаркета. Ведомый зеркально повторял его маневры.

Вот и стартовая площадка. «Грачи» замерли на линии, сбросив газ до минимума. Подполковник медленно вздохнул, куснул ус. Его сухое лицо задеревенело. Он аккуратно двинул рукоятку сектора газа вперед. Двигатель откликнулся ревом, который становился все громче. Он оглушал, он перешел то ли в свист, то ли в звон, который рвал уши, но почти не был слышен. Надежные тормоза удерживали рвущуюся вперед машину. «Грач» чуть заметно заерзал, как готовящаяся к прыжку огромная кошка. Пламя из сопел теперь резало воздух, жгло прошлое, для самолетов теперь было только то, что впереди. По рукам пробежались знакомые мурашки – за долгие годы подполковник так и не сумел привыкнуть к этому чувству – полной власти над могучей машиной и предощущению полета.

– Я «десятый», прошу разрешения на взлет.

Голос казался чужим. Этот голос принадлежал человеку, а он теперь был единым целым со своей крылатой огнедышащей машиной.

– Я «двенадцатый», прошу разрешения на взлет, – эхом отозвался ведомый.

– «Десятый», «двенадцатый», взлет…, – раздался в шлемофоне железный голос руководителя полетов. – Взлет… отменяю. Оставайтесь на взлетной полосе, двигатели выключить. По режиму «готовность номер один».

Седоусый так же медленно и невозмутимо убрал газ, и самолет послушно выдохнул, оседая под ним. Подполковник с неудовольствием смотрел на свою руку, лежащую на «кочерге» рычага управления. Пальцы мелко-мелко подрагивали. Это было нехорошо. С ним никогда такого не было.

Чувство отмененного полета было похоже на несостоявшийся секс, словно женщину выдернули прямо из-под него. Но даже сквозь это разочарование дрелью грызло ощущение того, что его только что минула беда. Большая. Непоправимая. Несмотря на утреннюю свежесть и кондиционер в кабине, по спине неожиданно скользнула колючая струйка холодного пота.

Вдали показалась колонна аэродромной техники, спешащей снова присосаться к замолчавшим самолетам своими щупальцами шлангов и кабелей. Подполковник откинулся в кресле, и прикрыл глаза. Впервые в жизни ему хотелось, чтобы сегодня полет не состоялся.

22.

Когда вертолет со спецназом отвалил в сторону, выходя из-под обстрела из гранатометов, Никифоров сполз в щель между вагонами, пока его не заметили «зенитчики». Его охватило холодное отчаяние. Все! Больше надеяться было не на кого. Попытка штурма с треском провалилась. Теперь можно было надеяться только на собственные силы.

Но что он мог один против банды вооруженных до зубов головорезов, да еще прикрытых толпой заложников? Разве что героически помереть.

Но внутри понемногу просыпалась, разбухала, наполняла грудь отстраненная, нездешняя злость. Она сжала зубы, стянула глаза в боевом прищуре. Черт с ними. И один в поле воин, если ему терять нечего.