Под опущенным забралом

— Гуляемо на гроши твого Гадкевича, шлях його трафыв! Ось. — Бойчук вытащил из кармана отощавший бумажник Брандта и протянул его Олегу. — Там якись документы на имя Брандта, чи що!

Олег раскрыл бумажник. В нем оставалась еще изрядная пачка денег и пропуск в ресторан «Бристоль».

Вскоре они вышли на узкую улочку и двинулись переулками.

— Зараз ийдемо на Краковский базар.

— Это недалеко от центра, — заметил Абрам, — пролетарский рынок, самый дешевый и блатной. Там можно купить все что душеньке захочется.

— Абрам знает наш фраерский базар, — подтвердил Штраймел, — там и горилка дешевле- семьдесят пять злотых литряга. Если имеете желание, подадимся на Галицкий или за Зализнычный, нет? Пусть они горят огнем! Наш Краковский, проше пана, интересней! На том базарчике я как Бог на небе, — он подмигнул, — там каждый двор проходной, под ним река протекает, полезай в люк, и сам черт не найдет. На Краковском там вам и ксивы выправим. И к фотографу Грешлю сходим. Через час-два карточки готовы! Или уже не нужно?

— Нужно! — сказал Олег. — Я ведь задумал уходить из Львова. Опасно тут оставаться. И вас могу подвести.

— Вай, вай, вай, мосье Непомьятайко, не надо меня нервировать, я могу испугаться. — Штраймел пытливо заглядывал ему в глаза. — Это же кошмар, вчера ты бежал от советской власти! Сегодня от немцев? Зачем Ивана посылал к Гацкевичу? Учился я с ним в университете. Гад он! В союз какой-то эмигрантский меня заманивал, холера всем им в бок! А по какой дорожке ты идешь, какой бранджи[39] держишься? Скажи, не то ждет тебя большое разочарование.

— Ох, Штраймел, я ж тоби казав, не допытуйся, людына живе як хоче! — вмешался Бойчук. — До москалив вии хоче податыся.

— Хэвер[40] дорогой, я за него ручаюсь, — поддержал Бойчука Абрам Штольц. — Мы с Иваном во Львове останемся, а тебе, — он похлопал Олега по плечу, — Штраймел документы добудет, обязательно добудет, он все может.

— Надо понимать. В первые дни немцы, чтоб они сдохли, много хороших людей арестовали и почти обезглавили организацию коммунистов. Но теперь в городе шуруют разные. Немало провокаторов. Знаю я одного такого, Гната из «Народной гвардии». Мне все это до высокого дерева. Но когда по доносу белобрысой плюгавой гниды убивают прямо на базаре нашего Япончика, то надо петь «эль молей рахим» — заупокойную молитву над могилой плюгаша волосатого, этого поца…

— И во Львове, значит, был свой Япончик? Может, и Беня Крик?

— Бени Крика нету, зато с Беней Шпигельманом, лихим бандитом, которого не смела брать полиция, могу познакомить. Зараз он слесарем-водопроводчиком работает. Весь подземный Львов знает на все пять. Спас меня недавно, дай Бог ему счастья, от этой заразы начальника украинской полиции майора Питцулая, чтоб он сдох. Пять километров под землей прошел, ей-богу, чтобы я был так жив!

— У нас в Черновцях теж був Япончик. Гарний хлопець. Батько його з Коломыи, чи що… — Бойчук хотел, видимо, еще что-то добавить, но на мгновение остановился, крикнул: — Сюды! — и, схватив Чегодова за рукав, втащил в подворотню.

Все кинулись за ними.

Не прошло и минуты, как мимо брамы, где они стояли, прижавшись к стене, прошел немецкий патруль. Вслед за ним несколько гестаповцев в черной форме.

— Кого-то брать, гады, будут, — прошептал Штраймел. — Тот здоровый, что шел справа, на моих глазах Петра Остапенко, товарища моего по университету, арестовывал. Недели две тому, на Оболони. Двоих тогда взяли, Петра и еще одного, наверно, его дружка. Статного такого, усатого, солидного дядьку. По виду доктора чи адвоката. Помню, тридцатого июня, рано утром, на весь Львов затрещали и завоняли мотоциклы, и к митрополичьим палатам прикатил батальон украинских легионеров «Нахтигаль», командовал ими старший лейтенант, доктор Херцнер, а политический руководитель — немец Оберлендер с подручными…

Бойчук выглянул из-за брамы и поглядел вслед гестаповцам, которые направились в противоположную сторону.

— Так вот, — продолжал свой рассказ Штраймел уже другим тоном, — когда митрополит Шептицкий благословил «соловьев», разбежались они, как волки, по городу, и давай хватать ученых, медиков, юристов, писателей, грабить, убивать, насиловать женщин, бить стариков… Арестованных дня два или три держали в бурсе Абрагамовича, потом человек тридцать или сорок повели под конвоем вниз к Вулецкой горе и постреляли в лощинке. Зачем было ученых убивать? Украинцы убивали своих украинцев, лучших людей! Скажи, Олег Непомьятайко, зачем?

— Командовали, говоришь, «украинцами» немцы Херцнер и Оберлендер? Фюрер считает: роль науки должна сводиться лишь к обоснованию и подтверждению того, что иррациональным путем, через озарение, открылось ему — «сверхчеловеку»!

— А когда расстреляли старого Казимира Бартеля, того, что был премьер-министром? — спросил Штольц.