Под опасным солнцем

Когда меня разбудили среди ночи, я схватила первое, что попалось, штаны и пуловер. Слишком теплая, слишком плотная одежда. Мне кажется, что на мне купальный халат, промокший насквозь.

От моих слез.

Пьер-Ив умер.

Я думала, что это игра, что он прячется, что он после той ночи, когда дрался с неизвестной в хижине мэра, нашел себе другое убежище. Я думала, что он с самого начала держал ситуацию под контролем, и даже в глубине души надеялась, что никакого убийства Мартины, может быть, на самом деле и не было, что она была неизлечимо больна и согласилась сыграть зловещую роль в murder party, что все это расследование, которое он нам навязал, всего-навсего придуманная им история со вставными эпизодами.

Я высматриваю первые лучи солнца, будто лазером пробивающие верхний ярус тропического леса. Лес, едва пробудившись, уже благоухает. Мокрая земля пахнет сандалом и мускатным орехом.

Я должна вам кое в чем признаться. Думаю, сейчас самое время, хотя это трудно, и вы наверняка на меня обидитесь.

Я сдержала свое обещание, я ни разу вас не обманула… Но я не все вам сказала.

Это было моим секретом. Никто, кроме него и меня, не знал.

Пьер-Ив был моим любовником.

Ну вот, теперь вы знаете.

Остальное мне неизвестно. Неизвестно даже, была ли я его единственной любовницей.

Мне неизвестно, кто убил Мартину и кто похитил Фарейн.

Я знаю только, что мое сердце разрывается от боли.

Пьер-Ива убили.

У меня было так мало времени его любить.

Конечно, если бы он не был писателем, знаменитым, талантливым, я никогда не стала бы с ним спать. Конечно, я себя любила, а не его, когда соглашалась с ним лечь, разделить ложе с его большим телом гения. Наверное, Пьер-Ив надеялся украсть у меня немножко моей мнимой красоты, а я у него — немного его таланта. Чтобы мой роман засверкал — моя жалкая бутылка в океане. Раз уж мы не любили друг друга, так хоть нахваливали.

Мы виделись нечасто, и каждый раз это было недолго, но я знаю, что наша история продолжалась бы и дальше. По крайней мере, я бы сделала все, чтобы она продолжалась.

Другого перестаешь любить в тот день, когда перестаешь им восхищаться. Я никогда не перестала бы им восхищаться.

Я смотрю на семь силуэтов, дрожащих под мелким дождем: две читательницы, один жандарм, девочка-подросток, хозяйка гостиницы и ее дочери. Кто-то из них — убийца Пьер-Ива, по-другому быть не может.

Кто? Сколько бы вы поставили? На кого?

Я была его любовницей, я в этом призналась, я, несомненно, очень высоко поднялась в вашем списке подозреваемых. Признайтесь, вы бы охотно поставили на меня, и много.

Поторопитесь, по мере того как список преступниц сокращается, выигрыш становится все меньше.

Что же, все невиновные умрут?

Признаюсь вам еще и в том, что мне страшно.

Голоса на старом кладбище Тейвитете звучат глухо, тихие слова рассеивает сырой туман. Танаэ шепчет, что надо позвать священника и что хижина теперь — тапю. Элоиза, у которой на этот раз волосы наскоро забраны в хвостик, слабым голоском говорит: надо позвонить в полицию, на Таити, даже посреди ночи, а если там не ответят — куда угодно, на Туамоту, на Гавайи или на остров Пасхи, даже если Янн с этим тянет непонятно почему.

Она подходит к укрывшейся под плюмерией Авае Нуи, чтобы ее погладить.

Я по-прежнему стою молча, опираясь на крест. Должно быть, на моем пуловере песочного цвета остался его ржавый отпечаток, появился знак новой сатанинской секты.

Не на этот ли крест на моей спине пристально смотрит Майма?

Со вчерашнего вечера она от меня отдалилась, она будто избегает меня, она будто… боится меня.

Она жмется к Танаэ, между По и Моаной.

Я не ревную.

Мне всего лишь неловко, раздражает бестактность.

На этот раз, при таких обстоятельствах, Майма должна была укрыться в объятиях матери.

Дневник Маймы Взаправду

Рассвело.

Дождь прекратился.

Небо было такое, словно его вымыли. Отбеленные облака сушились, развешанные на нитке горизонта. Я сидела на молу рядом с Янном. Несколько катеров, покинув порт Тахауку, шли к Тахуате. Начался отлив, лошади скакали по пляжу. Меня слепило восходящее солнце, против света я видела только их черные силуэты. Как в кино. Мои глаза долго провожали их, будто камера, снимающая в движении этих скачущих диких лошадей.

Пляж был безлюден, футбольное поле пустовало, в Центре Жака Бреля стояла тишина. Одни только волны, неутомимые могильщицы, волокли черные камни.

Огненный шар, едва показавшись, скрылся за скалой Ханаке, придав ей сходство с пробудившимся вулканом. Я подняла глаза, ища среди облаков белую царапину, прорезавшую небо тропиков.

— Уже рассвело. Полицейские с Таити скоро будут здесь.

Я все еще смотрела в пустое небо, когда Янн протяжно ответил:

— Майма, они не прилетят. Я им не звонил.

Я еле удержалась, чтобы не заорать.

Полицейские не прилетят?