Под опасным солнцем

— Понимаешь? После сотни лет колонизации уцелели всего два процента населения, теснящиеся в немногих деревнях на берегу. Что это, если не геноцид! Маркизская цивилизация просто-напросто едва не погибла… Это началось с появления первых чужестранцев, с массового разграбления двух величайших сокровищ Маркизских островов, китов и сандалового дерева, и с чудовищного истребления местных племен. Затем распространились до тех пор неизвестные болезни — туберкулез, проказа, оспа, сифилис… Но главное — с появлением французских чиновников и священников островитяне утратили всякий смысл жизни. Им запретили петь, танцевать, говорить на родном языке, носить ожерелья из плодов, купаться нагишом в реках, натирать тело кокосом, шафраном или другими ароматными веществами и покрывать его татуировками, почитать умерших… Ни в одной другой французской колонии правительство и духовенство не зашли так далеко, стремясь уничтожить цивилизацию. И не какую-нибудь, а самую древнюю из всех полинезийских цивилизаций, одну из самых богатых в мире, ту, от которой пошло население Новой Зеландии, Гавайских островов и острова Пасхи, Самоа, ту, которая придумала татуировки, хаку, пирогу…

Мне становится жаль Мануари. Мой безмолвный татуировщик превратился в восторженного гида и вот-вот выдохнется, поэтому я перестаю записывать и, пока он переводит дыхание, вклиниваюсь в паузу:

— Вау! Да вы тут изобрели все! И даже доску для серфинга? И бикини?

Тут он начинает хохотать, и я понимаю, что совершенно перестала бояться. А вдруг это ловушка? Мануари кладет руку на камень и надолго задерживает, чтобы мана в него вошла.

— Только в восьмидесятых годах началось наше возрождение, население стало расти, мы снова стали петь, танцевать, говорить по-маркизски, делать татуировки, устраивать фестивали, принимать туристов. Сейчас на Маркизских островах десять тысяч жителей, две тысячи из них — на Хива-Оа, и это все еще в десять раз меньше, чем было до прибытия европейцев. От того острова, который они открыли, не осталось ничего. Все вернулось в первозданное состояние… Места тапю, священные камни, на каждой горе, в каждой долине. Будто зарытая ценная руда. Забытый источник, такой же мощный, как Эйва на планете Пандора, это чтобы дать тебе представление о силе маны. Энергия в чистом виде! Туристам и сотой доли не показывают, ты сможешь рассказать об этом в своей книге. Посмотри, на чем ты сидишь.

Я вскакиваю как ужаленная.

Мануари показывает мне впадинки на замшелом камне. Присмотревшись, различаю вырезанную на нем птицу.

— Петроглиф! На острове их тысячи, надо только уметь искать…

Петроглифы. Татуированные камни! Отличный переход. Я осторожно закидываю удочку:

— А это правда, что татуировки придумали на Маркизских островах?

Мой пылкий гид улыбается во все свои безупречные зубы.

— Думаю, доисторические люди делали себе татуировки задолго до нас, в эпоху неолита. Но мы, островитяне, придумали слово. Тату. И нигде больше не найти было таких утонченных рисунков. До тех пор, пока всякие татуировки не запретили, в 1860-м — и по 1970-й! Все традиционные мотивы могли быть утрачены навсегда с уходом последних татуированных предков. В течение столетия думали, что так и случилось, пока не нашли странную книгу «Жители Маркизских островов и их искусство», написанную немцем по имени Карл фон ден Штайнен, который описал, зарисовал и сфотографировал во время своего пребывания на островах в 1897 году сотни символов со всех островов и из всех долин. Продолжение истории тебе известно, мода на маркизские татуировки стремительно распространилась в девяностые. Сегодня маркизские мотивы — самые известные в мире татуировки и служат логотипами повсюду на планете.

— Danke schön, Herr Steinen![21]

Не самая удачная попытка пошутить…

Мануари смотрит на меня так, будто я спятила.

— Не думаю. Может быть, лучше бы все ушло с последними предками. Татуировки не опознавательный знак для городских рэперов, не рисунок для майки троеборца или доски для серфинга, не логотип для кроссовок. Татуировка — это сакральный, сексуальный акт, всесторонний социальный ритуал. Татуировка — это мана! Вот что я предлагаю в своем кабинете — опыт, а не напоминание об отпуске.

Мануари наконец умолкает и снова принимается рассматривать мои голые ляжки, голые руки, мою шею, мои щеки… Я не различаю в его взгляде ни малейшего влечения к моей гипотетической женственности, он разглядывает меня как обычный кусок нетронутой плоти, на которой можно рисовать.

— Тебе этого хочется?

Послушай, доктор Хаус, мне казалось, твоя лавочка сегодня закрыта? И еще я припоминаю, что правительство запретило татуировки, потому что это было связано с человеческими жертвоприношениями… Я незаметно смотрю на часы — почти полдень, мне надо вернуться в пансион к обеду, иначе Янн до конца недели будет держать меня там взаперти. Впрочем, может быть, полицейские с Папеэте уже добрались. А жаль, я охотно углубилась бы в беседу с татуировщиком, разделив с ним попои, но мне надо бежать. И я с глупой улыбкой отвечаю: