Под небом Парижа

Я не сдерживаюсь и громко фыркаю. А девочка с серьезным видом продолжает протягивать мне свой платочек.

– Возьми, у меня в кармане целая пачка. Мама положила, чтобы я об рукава их не вытирала.

Я не беру у нее салфетку, и девочка хмурится.

– Ты тоже любишь надувать пузыри? Мама говорит, что это противно, – ее голос превращается в шепот, – но папа разрешает. Он тоже умеет надувать пузыри, особенно когда болеет. Только он говорит, что это надо делать, когда никто не видит. Здесь неподходящее место, – строго отчитывает она меня.

– Да, ты права. Распускать сопли надо, когда никто не видит. – Я вытягиваю у нее из рук платочек и аккуратно вытираю нос. – Спасибо, ты очень добрая девочка.

– Не за что. Мама говорит, что люди должны помогать друг другу.

– А где твои родители?

– Вон, видишь. – Она пальцем показывает на детскую площадку. – Мама в красной маске, а папа в черной. Они должны носить их, иначе полиция будет ругаться. Тебя уже поругали? Ты поэтому плакала?

– Не совсем…

– Мне пора, а ты надень маску, а то еще раз поругают!

С этими словами малышка срывается с места. Я послушно натягиваю маску и смотрю, как она подкрадывается со спины к своему отцу и пытается его напугать. Громкое детское «Бу-у!» разносится по парку. Мужчина в черной куртке подскакивает на месте и театрально хватается за сердце.

– Как же ты напугала меня, Марион! – восклицает он, будто напуганный, с любовью глядя на свою дочь.

Не знаю почему, но мне становится тепло на душе. Жаль, она не узнает, что и меня зовут так же. Уверена, она пришла бы в восторг, что нас целых две Марион. Одна маленькая, другая большая. Тем временем девочка звонко смеется и обнимает отца за ногу.

– У меня получилось, ня-ня-ня, – дразнится она. – Ты сильно напугался?

– Я весь дрожу!

– Дай я тебе шапку поправлю, а то упадет, – говорит женщина в синем свитере. Она наклоняется и прячет детские ушки от ветра. – Вот, другое дело.

– Мам, так неудобно!

– Потерпи, скоро пойдем домой и включишь мультик.

Ради мультика Марион, видимо, решает все-таки потерпеть. Недалеко от них стоит голубая коляска. В ней сидит пухлый мальчишка с такими же светлыми и волнистыми волосами, как и у сестренки. Он внимательно смотрит на происходящее, в толстеньких ручках зажата резиновая игрушка. Он чешет ей зубы и пускает слюни.

– Адриан, это никуда не годится! – строго нахмурив брови, заявляет Марион и вытаскивает из кармана пачку салфеток. – Ты весь в слюнях!

Девочка вытирает его как может и с умным видом сует испачканную салфетку в карман своей куртки.

– Вот, другое дело, – копируя тон матери, говорит она и ласково ему улыбается.

– Поцелуй братика, он будет рад, – предлагает ей папа.

Она наклоняется и чмокает его в щечку.

– Какой же он милы-ы-ый, – пищит она и треплет его за щечки. «Милый» не выдерживает ее объятий и начинает хныкать. Папа быстренько достает его из коляски и качает на руках.

– А чего ты обиделся? – сюсюкаясь, спрашивает его мама. – Чего надулся?

– Время ланча, – говорит мужчина, – пора возвращаться.

– Приготовишь курицу, а я сделаю салат? – обыденным тоном спрашивает его жена.

– Не хочу курицу! – выпячивая нижнюю губу, хнычет Марион. – Хочу котлеты!

– Тебе же тогда понравилась курица с белым соусом, – тиская ее за щечку, напоминает мама. – Ну-ка прыгай в коляску, покачу тебя.

– Если с белым соусом, тогда поем, – великодушно соглашается мелкая, и ее отец, фыркнув, качает головой.

Вчетвером они подходят к зеленой железной решетке. Мужчина держит для всех калитку, и они дружно выходят из парка. Я смотрю, как они удаляются вверх по улице. Папа, мама, дочка и сын. На душе становится теплее, на сердце – спокойнее. Женщина с питбулем тоже проходит мимо них. Марион впадает в восторг при виде собаки, и дама разрешает ей его погладить.

«Маленькие радостные мелочи повседневной жизни», – проносится у меня в голове. Платочек все еще у меня в руках, я, по примеру его хозяйки, засовываю его в задний карман джинсов. Пальцы упираются во что-то твердое в кармане, и я вытаскиваю это наружу. Это сложеный вчетверо листок А4. Потемневший по краям оттого, что так долго хранился в кармане. Я разворачиваю его.

При виде собственного почерка я чувствую, как у меня замирает сердце. Прекрасно помню тот день, когда написала это письмо. Я писала его Алексу. Три года назад, на День святого Валентина. Мне надо было высказаться. Излить душу в слова и предложения. Рассказать о сокровенном. Выплеснуть водоворот эмоций на бумагу. Это письмо не дошло до адресата. Ведь так сложно признаться в своих чувствах. Поведать о собственной слабости. Непросто позволить себе быть уязвимой. Зависеть и нуждаться в ком-то.

А еще… Так чертовски сложно вновь довериться человеку, который разбил тебе некогда сердце. И как же тяжело сталкиваться с несправедливостью, зная, что ты никак не можешь ей противостоять. Никак не можешь уберечь себя и близких тебе людей.