Под небом Африки моей

С этого момента я попрошу особого внимания. Обычно Иван, стало быть, храпел на раскладушке в «зале»; мне, со времен Lauren Bacall, было по-царски предоставлено двуспальное ложе.

Но Герман спутал все карты. Он лег на Ванькину раскладушку. Точней, не «лег», а упал там, где стоял. Ванька, проявляя свойственную ему терпимость, дополз до «детской» и уложил себя, соответственно, на раскладушку младшего «спиногрыза».

Таковы были исходные позиции фигур.

Важнейшая деталь: дверь между «залом» и коридором была, конечно, распахнута. Между стеною и дверью – скрытая ею – стояла моя, полная всякого разного, сумка.

Несмотря на количество выпитого, мне не спалось. Поэтому я не сильно испугался, когда увидел Ивана, который с невменяемым видом, по стенке коридора, упрямо полз в «зал». Я, вообще говоря, считал эти его навязчивые карабканья по водосточным трубам латентной формой лунатизма – и сейчас решил, что Ванькина сомнамбулическая болезнь проявляет себя наконец открыто.

Ванька вполз в дверной проем, затем привалился передом к двери и, вцепившись двумя руками в хлипкую ее ручку, осторожно потянул на себя. Затем, относительно аккуратно, шагнул он в сторону – и сразу же – в расширенное пространство между дверью и стеной. Там он судорожно полустянул семейные трусы. Вытащил свой чупа-чупс. Взял его в правую руку. Но, видимо, не выдержав такой тяжести, развернулся и безвольно опустился на мою сумку.

В комнате было темно. Лишь тот угол, где сидел Ванька, скупо освещала луна… И тут я увидел нечто… не знаю, что и сказать… Ванька мочился. То есть активно мочеиспускал отработанные им алкогольные яды… И делал он это, как делают женщины: сидя… Желто-зеленые струи, особенно желто-зеленые в близких им по цвету лунных лучах, бежали по уступам моей бедной сумки на щелястый пол… На продавленном неосвещенном участке пола, у порога, собралась лужа, черная, как кровь. Очухавшись, я бросился к Герману:

– Ге-е-е-ра-а-а!!. – я схватил его за плечи и, напрягши все силы, привел в сидячее положение. – Ге-е-е-ра-а-а!! – я тормошил его, как мешок. – Проснись!!. С Ваней нехорошо!!.

Герман открыл глаза. Они были неожиданно ясные, бодрые, абсолютно вменяемые.

– А-а-а! ты думал, я тоже – такая?! – заорал он на меня со злорадной ухмылкой. – Что можно забы-ы-ыть (меня-а-а?!) – И что брошусь (моля и рыдая!!) – под копыта гнедого коня-а-а?! Или стану просить у знахарок в наговорной воде корешо-о-ок?! Иль пришлю тебе стрррра-а-а-ашшшный подарок – мой заветный душистый плато-о-ок?! – он строчил, как пулемет, уверенно, самозабвенно – и никакая сила на свете, казалось, не могла бы его заткнуть (Троцкий на митинге – подумалось мне). – Да поддддохни!! Ни стоном, ни взглядом окаянной души не косну-у-усь!! Но клянусь тебе а-а-а-ангельским садом – и здорррровьем своим я кляну-у-усь, и ночей наших пламенных чадом – я к тебббе никогда-а-а!!! не верну-у-усь!!!

– Гера, – взмолился я. – Надо бы Ваньку…

– А почему она ребенком ихним клянется? – агрессивно прищурился Герман. – Нехорошо-о-о-с!..

– Каким ребенком?..

– Ну, чадом этим… Ишь ты: «и ночей наших пламенным чадом»… Зачала чадо – чтоб им потом, стерва, клясться! Ведь кошке же ясно, что приползет к мужику как миленькая! Причем в ближайшие пять минут!..

– Да не «ночей наших пламенным чадом», а «ночей наших пламенных чадом»…

– Какая, на хрен, разница? Сам же слышишь, Маза, что нехорошо. Не-хо-ро-шо-с!..

Отчеканив последнее слово, Герман рухнул замертво. Ни тычки, ни толчки на него уже не действовали.

– Герман, господи… о чем мы тут говорим?.. – захныкал я сам для себя. – Это Ваньке, Ваньке нехорошо!

Пришлось приблизиться к Ваньке одному.

– А?!! – он с ужасом взглянул вверх.

Ну да: в темноте над ним нависли белые-белые зубы – и два больших белых глазных яблока. Могу себе представить…

– А-а-а-а!!.. – с нарастающим ужасом взвыл Ванька – и закрыл голову руками…

Я отошел, лег на диван.

– М’за, ты?! – вдруг сообразил Ванька. – А че зд’сь темно, к’к у негра в заднице?..

Тут, видно, до него дошло кое-что еще. Цепляясь за стенку, он криво вскарабкался с сумки. Стал шарить по стене… чего-то ища… не нашел…

– Все н’рмально… – Ванька попытался натянуть фиолетовые семейные трусы, при этом чуть подпрыгивая на одной ножке. – Все н’рмально… Все будет н’р-маль-но…

Но семейные трусы не натягивались: каким-то образом обе тощие Ванькины ноги, тоже фиолетовые, попали в одну и ту же штанину… Эту неожиданную шараду разрешить Ванька был уже не в состоянии… Ванькин уд, удлиненный жарой и спровоцированный подскоками, глумливым хоботком мотался туда-сюда – притом с амплитудой, явно смущавшей его обладателя…

– Маза, – вдруг отчетливо сказал Ванька. – Я умираю…

– Все там будем, – неоригинально отозвался я.

– А вот пи.деть, Маза, не надо. – Ванька любил, чтобы последнее слово оставалось за ним.