Под нами Берлин

Для меня война до сих пор была борьба, теперь — смерть. Не риск, а только смерть, верная и неотвратимая. Не в моей власти что-либо сделать. Ни опыт боев, ни знания, ни воля — ничто не поможет. У меня одна возможность — принять смерть. И я жду. И время словно застыло. И бомбы, рой бомб, тоже не спешат накрыть меня. Говорят, что погибающие торопятся, нервничают. Видимо, это не всегда так. На тот свет спешить не следует. И тут передо мной промелькнула картина из прошлого.

Май 1941 года. Ереван. Я приехал в роддом. В палату, где находилась жена с дочкой, меня не пустили. Ждал у дверей. Душа захлебывалась от радости. Снова дочь. Через два года. Валя, конечно, на десятом небе. Теперь она уже не так болезненно будет вспоминать смерть первенца — Леночки. Медицинская сестра дает мне завернутую в одеяло дочку. Опасаясь, чтобы не потревожить ее, хрупкую, малюсенькую, беру осторожно на руки и чуть прижимаю к груди. И вдруг сверкнула головка, потом розовые ручонки, ножки…

Ребенок выскользнул из одеяла и… на цементный пол… Нет, я не испугался, не успел испугаться, как мои руки (спасибо им) сделали свое дело. Они вовремя предотвратили несчастье. Дочка заплакала, но невредимая, живая… тогда только я взмок от испуга. А сейчас от обреченности не испытываю никакого страха. Как хорошо, что у меня останется дочь…

А туча бомб уже близко. Мир погас. Нет солнца, нет неба, нет меня, есть только чувство конца всего. И что-то тяжелое, большое плюхается на меня. Взрывы, огонь, едкий дым…

Не могу ощутить, сколько времени прошло, но тишина давит меня. Тишина? Да, тишина. Слышу тишину. Отчетливо слышу тишину и чувствую сильное жжение в правой ноге и что-то теплое на груди. Смерть? Но мертвые, наверное, ничего не чувствуют и не слышат.

Только почему темно и душно? Рывок — и я на ногах.

На юго-востоке — солнце, а на западе за Тарнополем виднеются уходящие вражеские самолеты. Со мной стоит Мушкин. Он тоже смотрит на запад. Бензозаправщик пылает вовсю, пылает «як», второй… и рядом с нами девушки. Три девушки с венками. Лежат неподвижно, и под ними расплываются алые лепестки.

«Май — месяц цветов!» — приходят на память слова Нади Скребовой. Но почему лепестки алые? В венках алых цветов не было. Кровь? Да, действительно кровь. Глаза у девушек какие-то страшно спокойные. Лица чужие. Глубокие рваные раны… И тут только доходит до меня, что красными лепестками уходит от девушек жизнь. Они уже мертвы. Как же так, ведь мертвыми должны быть мы с Мушкиным?

После того как я уверовал в неизбежность своей гибели, не могу видимое принять за действительность. Пробуждающимся взглядом смотрю на мир. Что все это значит? И существует ли для меня мир? Может, все это сон? Нет. Вот солнце, настоящее солнце, небо, горящие самолеты, движущиеся люди, стоит Дмитрий Мушкин и в недоумении смотрит то в небо, то на девушек, то на меня.

Девушки! Может, они еще живы?

Я наклоняюсь к Наде Скребовой, но подкашивается правая нога, и я валюсь на бок. Резкая боль в икроножной мышце. Из голенища сапога, словно из ведра через край, льется кровь. Чувствую слабость и какое-то безразличие ко всему окружающему. Мушкин, сняв с себя поясной ремень, туго перетягивает им мою раненую ногу. Кто-то расстегивает реглан и потом показывает металлический осколок от бомбы. Он пробил кожу реглана, гимнастерку и, порвав нательную рубашку, застрял в ней.

Я беру осколок в руки. Он в крови. Откуда кровь на нем? Ведь на моей груди нет раны?

7

Лазарет — это маленькая, тихая стационарная лечебница батальона аэродромного обслуживания, или, как мы сокращенно его называем, БАО, никогда не переживала такого печального и напряженного момента. Деревянный домик из пяти комнат заполнился стоном раненых, беготней, сутолокой и… погибшими. Война своим лучом смерти достала аэродром, и все, кого он коснулся, собрались здесь в лазарете. Одних перевязывали и оперировали, других отправляли на машине в госпиталь, третьих готовили к похоронам.

После первой помощи лежу на койке, окутавшись одеялом. Хотя от потери крови и всего пережитого чувствую слабость, однако заснуть не могу. После налета на аэродром гибель девушек как-то растворилась в общем несчастье, но сейчас, когда собрался с мыслями, взглянул на все совсем по-другому.

Смерть на войне часто бывает случайностью. Случай, слепой случай иногда решает все. Сейчас же не слепой случай. Девушки находились рядом с нами У другой стенки капонира в такой же выемке, как и мы с механиком. И они лежали в ней, спрятавшись от фашистских самолетов. И вот появилась туча бомб. В такие секунды человек инстинктивно жмется к земле, ища в ней спасение, и только в ней, в земле. Но девушки поднялись… Миг — и они закрыли нас собой. Не от пули, а от бомб, от смерти. Случаи, когда своих командиров закрывали от пуль подчиненные, бывали. От бомб — нет. Да и сделать это До сих пор казалось физически невозможно, а они сделали. Теперь ясно, почему осколок от бомбы потерял силу и смог только пробить мое обмундирование и коснуться тела.