«Раз заходил ко мне сей правоверный еврей…»
Раз заходил ко мне сей правоверный еврей —был он тогда математик, но ныне своейвывезен в Лондон – английской своей половиной.Не математик теперь он – истсайдский раввин он.Зингера «Страсти» пришел он кошерно продать(не разживешься, поди, в одночасье мильоном)за подороже плюс двадцать процентов – он (мать…он математиком был), хоть еврейским бульономзалит был сборник и жирною грязью порос(так мы узнали, что значит и впрямь chicken broth).И очутившись в моей, как решил он, каморке,снявши роскошную шапку, остался в ермолке.В комнате он на Николу Угодника страстькак… вопросительно глянул, – но лишь как на моду.Библии же углядевши славянскую вязь,рек он: «О, нет не вино вы здесь пьете, а воду».Как мне хотелось ответить ему, что виноих иудейское кончилось в Канне давно:вода крещенья в вино обратилось причастья(греческий он не постиг за отсутствьем пристрастья).Спорить полезно лишь с единомышленником.Вместе с деньгами я отдал раввину бесплатностихи для сборника, что составляла тайкомего жена – англичанка – ну, отдал и ладно,но, сознаюсь, ненавистен мне был этот мой«либерализм», хоть беззлобный, но слишком немой!И удалился несбывшийся сей поединок —только вода, что стекла с его снежных ботинокстояла в комнате (просто вода, не вино),я же глядел на нее, ведь еврей я отчасти,видно молчанье отчаяньем мне суждено…«Страсти» же Зингера мне полюбились до страсти.«Сорока – запустенья птица…»
Сорока – запустенья птица —о чем она кричит одна,когда сыта и не боится?Природа осенью больна,у листьев пожелтели лица,но снег просох в ночной траве,и еж шуршит, когда клубитсяв попрошлогодневшей листве.«Пустыня. Люди в разных позах…»
Пустыня. Люди в разных позахлежат: потерянный народ.Заутра снова, словно посох,песок змеится: вновь вперед.И сколько лет сей сон кошмарныйне прерывается нигде:песок мы называем манной,привыкли к каменной воде.«На востоке тайной…»
На востоке тайнойименуют всювидимость созданья,мерзость и красу.Что ж такое Майя,а всего скорей —НАИМЕНОВАНЬЯвсех земных вещей.«Тогда мы с милой жили, словно…»