Под Москвой

Автоматчики противника подходили к оставленному завалу с большой осторожностью. Сначала разминировали подступы к нему, за этим последовал обычный для немцев круговой обстрел леса. Но в ответ не последовало ни одного выстрела. Казалось, густой Шишковский лес вымер, только сороки кружились над деревьями и беспокойно выщелкивали свои немудреные назойливые песенки.

Построчив из пулеметов, фашисты наконец решились подвести к завалу бронетранспортер и начали растаскивать деревья. Сперва батарейцы слышали звук работающего мотора, треск ломающихся сучьев, затем гитлеровские солдаты, успокоившись, обнаглели, подняли галдеж и принялись действовать в открытую.

Наблюдавший за ними сержант Алексеев, сидевший у пушки, чувствовал себя как на иголках. Его подзадоривали Луценко и Попов, находившиеся у другой пушки.

- Да якого же черта мы дивимось на цю поросячью породу? Бачь, волокут корягу, щоб тоби, сукину сыну, на мину наступить лапою и полететь вверх тормашками. Ну что ж, товарищ сержант? - молящими глазами посматривая на Алексеева, спрашивал Луценко.

- Нельзя, - шептал Алексеев. - Без приказа комбата нельзя.

- Дай, товарищ сержант. Я с первого снаряда у этой серой черепахи кишки выну, - говорил Попов, потирая от нетерпения руки.

И в самом деле, для того чтобы стоять у заряженного орудия, видеть перед собой врага и молчать, надо было иметь адскую выдержку и терпение.

Алексеев это хорошо знал, имел достаточную выдержку, но все равно у него сейчас руки зудели и невольно тянулись к пушке. Он то и дело бегал к связистам в их снежное укрытие, где сидел у телефона Ченцов, и докладывал:

- Во весь рост ходят, товарищ комбат. Что мы на них любуемся?

- Иди и наблюдай, сто раз тебе говорить! Скажу, когда будет нужно.

Алексеев пробирался обратно к пушкам и молча садился за щит. По лицу его все догадывались, что стрелять не разрешено, но все-таки надоедливо лезли с расспросами:

- Ну как?

- Идите к шутам! Надоело. Сто раз вам говорить, да? Суетятся, пристают, а потом промажут. Я вам промажу... Я вам так промажу - до самого Берлина будете ехать, не забудете. Марш по местам! Когда будет нужно, дам команду. Да не выглядывать из укрытий, а то пулю проглотишь, - ворчал Алексеев.

К полудню с большим трудом немцам удалось сделать в завале небольшой проход. Затем они вновь начали методически обстреливать подступы ко второму завалу с намерением взорвать мины и выявить огневые точки русских. Убедившись, что просека не заминирована, они решили пустить для разведывательных целей около сорока автоматчиков.

Орава подвыпивших молодчиков, строча на ходу из автоматов, двинулась вдоль просеки.

Командир эскадрона Сергей Орлов и Ченцов немедленно донесли об этом Осипову. Второй взвод эскадрона Орлова находился за завалом, два других расположились вдоль просеки и, выдвинувшись правым флангом почти к центру завала, прикрывали батарею Ченцова. Таким образом, оборонявшийся эскадрон представлял собой уступ влево в виде буквы "Г". Впустив автоматчиков в глубь просеки, Орлов имел полную возможность истребить их продольно-лобовым огнем второго взвода, а также фланговым огнем первого и третьего взводов, имевших в распоряжении, кроме батареи Ченцова, восемь пулеметов и до тридцати автоматчиков. С левого фланга его мог поддержать хорошо укрепившийся эскадрон Биктяшева. Однако Осипов отдал неожиданное распоряжение: второй взвод от завала отвести и впустить туда немецких автоматчиков.

- Да ведь они зайдут в тыл Биктяшеву! - говорил Орлов в трубку.

- А ты об этом не беспокойся. Ты что, в самом деле испугался каких-то сорока пеших автоматчиков? - спокойно говорил Антон Петрович.

Он уже предупредил комиссара и командира эскадрона Биктяшева: огня не открывать, ждать его приказа и неотступно наблюдать. Он понял, что, бросив вперед автоматчиков, противник задумал обычный трюк: ворваться в тыл, наделать шуму, поднять панику и демонстрировать окружение. Ему же надо было выманить из укрытия танки и истребить их.

Всегда спокойный и выдержанный, старший лейтенант Орлов наблюдал за противником с волнением. Его сосед Хафиз Биктяшев то и дело подтягивал ремешок каски, ругался на чем свет стоит и звонил в штаб полка.

- У меня на затылок мухи сели, а мне запрещают их спугнуть, жаловался он начальнику штаба майору Почибуту.

- Сиди и не рыпайся! - отвечал майор и тотчас же переводил разговор на другую тему: спрашивал, не болит ли у командира эскадрона голова и не прислать ли ему бутылку вина или порошок пирамидона. Интересовался, хорошо ли он вымылся позавчера в бане и почему так мелко и неразборчиво пишет донесения, словно блох в строчку сажает.

- Черт знает что такое! - бранился Хафиз, швыряя трубку. - Я ему дело говорю, а он о пирамидоне и про каких-то блох говорит! - Но тем не менее после разговора он чувствовал себя спокойней и уверенней. Потом снова брал трубку и вызывал соседа, Орлова.