Под Москвой

Минуту спустя все уселись за письма. Один только Яша Воробьев был в затруднении: в эскадроне разведчиков никто не знал киргизского языка.

Филипп Афанасьевич пристроился под елкой и, еще раз перечитав письмо Фени Ястребовой, принялся сочинять ответ. Но он так был возбужден, что не знал, с чего начать, и для "успокоения" решил было подкрепиться еще одной чаркой. Покосившись на переметную суму, он, однако, не потянулся к ней, а лишь крякнул и вслух ругнулся: "Барбос, не замай думать!" От греха подальше он пошел в палатку к Салазкину и попросил его написать девушке ответ.

- В Пластинск, Фене Ястребовой? - спросил Салазкин.

- Точно, Володя, будь ласков, удружи.

- С удовольствием! Сейчас строевую записку отработаю и приступим.

Закончив свои дела, Володя оторвал чистый лист бумаги, разложил его на ящике из-под махорки и, взглянув на Филиппа Афанасьевича, спросил:

- Может, в стихах дунем?

- Брось, Володя! Пиши так, чтоб подходяще было. Ну, это самое...

- Понятно! - решительно перебил Салазкин и принялся строчить. Писал он бойко и стремительно. Карандаш в его руке двигался, как автомат.

"Писарь - так и есть писарь", - подумал Филипп Афанасьевич и вспомнил, как однажды в райземотделе подивился он на машинистку, которая одной рукой пудрила нос, а другой щелкала на машинке... Он просто не мог уразуметь, как можно одновременно совмещать два таких дела. Вот и Салазкин сейчас писал и грыз яблоко - подарок Уртабая.

- Готово! - сказал писарь, отрываясь от письма.

- Читай! - Филипп Афанасьевич, наклонив голову, приготовился слушать.

- "Разлюбезная Феня! - начал Салазкин. - С величайшим чувством воинского долга, с горячим в сердце стремлением сообщаю Вам, что получил Ваш подарок, от которого закипело в моей груди, как в эскадронной кухне..."

- Борщ або каша? - зверски поглядев на Салазкина, спросил грозно Шаповаленко.

- Нет, я поставил многоточие, - невозмутимо ответил Салазкин.

- Запятую тоби в бок, що ты пишешь! Бисова твоя душа! "Разлюбезная", "закипело"! Щоб у тебя в башке закипело, як тесто в квашне твоей бабушки!

- Не нравится?

- Тьфу! Иди ты ко всем чертям с твоим письменством! - Филипп Афанасьевич яростно сплюнул и поднялся.

- Не хочешь, от себя пошлю, - заявил Салазкин.

- Куда пошлешь?

- Фене Ястребовой.

- А кому посылка?

- Да какое мое дело! Адрес есть, а посылка могла и мне достаться.

- Ну и что же? - немного опешив, спросил Филипп Афанасьевич.

- Ничего. Кому хочу, тому и напишу. Тебе-то что?..

- Да пиши хоть турецкому султану!

Шаповаленко, махнув рукой, стремительно шагнул к своей палатке.

- И напишу! - запальчиво крикнул вслед Салазкин. Но тут же, хохоча, добавил: - Филипп Афанасьевич, вернись, я пошутил. Честное слово! Вернись!

- Вернусь, так не обрадуешься! - огрызнулся Филипп Афанасьевич и неожиданно лицом к лицу столкнулся с офицером связи Поворотиевым.

- Чего это вы бранитесь, товарищ Шаповаленко?

- Да вот, товарищ старший лейтенант, попросил писаря письмо составить, а он, щоб ему пусто...

- А вы что, неграмотный?

- Не то щоб неграмотный, но тут таке дило...

Филипп Афанасьевич подробно изложил всю историю и показал Поворотиеву фотографию.

Увидев на карточке девушку, Поворотиев так и застыл с улыбкой на лице. Ему казалось, что сейчас эта милая девушка с ласковым взглядом выпрыгнет из окна и белыми мягкими руками обовьет его шею. Шаповаленко протянул письмо Фени. Поворотиев быстро прочел его, и лицо его озарилось ясной, счастливой улыбкой.

- Написать, конечно, надо... Даже обязательно надо, - точно размышляя, проговорил Поворотиев.

- Як же не писать. Разве можно не писать... - подтвердил Шаповаленко.

- Вы напишите попроще и покороче. Скажем, так: большое красноармейское спасибо за подарок, постараюсь с честью защищать нашу Родину...

- Верно, - согласился Филипп Афанасьевич. Совет лейтенанта ему понравился.

- Послушайте, товарищ Шаповаленко. Эта фотокарточка... Она вам очень нужна?.. - вдруг нерешительно спросил Поворотиев. При этом он невольно покосился прищуренным глазом на бороду казака, обильно украшенную сединой; на отвислые усы и глубокие морщины; точно сравнивая его лицо со своими загорелыми щеками, на которых, собственно говоря, и брить-то было нечего, если не считать золотистого пушка над верхней губой. Только брови у него росли густо и ровно, сцепившись над самой переносицей.

- Очень нужна! Разрешите идти, товарищ старший лейтенант? "Ишь ты, тоже фотокарточка понадобилась", - с внутренней обидой подумал Филипп Афанасьевич.

Ему казалось, что все стараются завладеть его подарком, не считаясь с чувством законного права. Огорченный до крайности насмешливым и нелепо-вычурным письмом Салазкина и просьбой Поворотиева, он не утерпел и, придя в свою палатку, распечатал НЗ и, выпив самую малость, написал своей новой знакомой письмо, не подозревая, что лейтенант Поворотиев за это время испортил уже не меньше пятнадцати листов бумаги, но все-таки сочинил письмо фене Ястребовой. Послал свое письмо и писарь Салазкин.