Под Луной

– Здравствуйте, Макс Давыдович, – Троцкий вышел из-за стола, шагнул навстречу, энергичным жестом протянул руку. Сверкнули стекла чеховских пенсне. – Сердечно рад вас видеть, товарищ Максим! Какова обстановка в Питере? Как там Леонид Петрович? Не укатали сивку крутые горки?

Ну, что ж, вопрос по существу. С февраля двадцать пятого Серебряков совмещал должности председателя Петросовета и первого секретаря Ленинградского городского комитета партии. До покойного Зиновьева ему, конечно, было далеко, да и члены ЦК Молотов и Евдокимов – Предсовнаркома Северной Коммуны и первый секретарь губкома – в известной мере ограничивали власть "вождя питерских большевиков". Тем не менее, с мая двадцать четвертого, то есть, после тринадцатого съезда, Леонид являлся членом Политбюро, а это по нынешним временам означало много больше, чем членство в Оргбюро ЦК, в котором Серебряков состоял, чуть ли не с девятнадцатого года.

– Леонид Петрович необычайно энергичный человек, – ответил на правильно сформулированный вопрос Макс. – Энергии у товарища Серебрякова на других двоих хватит, а организованности и методичности, возможно, и на троих.

Задавая вопрос, Троцкий упомянул старую партийную кличку Кравцова, но фокус тут был "с двойным дном". Так Макса называли в эсеровской боевой организации еще до отъезда в Италию, а из большевиков – один только Ленин, знавший историю с псевдонимом, что называется, из первых уст. Следовательно, обращаясь таким образом, Лев Давыдович намекал на некие весьма тонкие обстоятельства. Простыми словами – предлагал Кравцову ту же меру доверительности во взаимных отношениях, что существовала у Макса с Лениным. Впрочем, этот пункт следовало еще уточнить. Во избежание недоразумений, так сказать. Да и самому решить, наконец, "что такое хорошо, а что такое плохо". И не вообще – где-нибудь, когда-нибудь – а здесь и сейчас, в Советской России в 1925 году от Рождества Христова.

– На троих, – кивнул Лев Давыдович, повторяя эти простые, казалось бы, слова за Кравцовым. – Три должности, три человека, ведь так?

– Теоретически, так, – не стал спорить Макс. – А практически, у кого из нас меньше двух должностей?

"У вас, к примеру, их сколько, Лев Давыдович?"

– Даже и не знаю, – улыбнулся Троцкий, принимая без возражений как бы случайную оговорку Кравцова. – Кажется, ни у кого. Присаживайтесь, товарищ Кравцов, – итак, Максу открытым текстом предлагалось чувствовать себя "одним из наших". Не мало.

– Разговор нам предстоит долгий, – продолжал между тем Троцкий, без спешки, возвращаясь к своему месту. – Но обещаю, лекций о международном положении сегодня читать не стану, – еще одна быстрая улыбка. – Чаю хотите?

– Хочу, – Макс пассаж про лекции понял правильно. Он помнил их прошлую встречу, и выходило, что Троцкий даже "дурака валяет" со смыслом, хотя и ни разу не в простоте.

"Не прост. Ну, другого и ожидать не приходится. Вождь все-таки…"

Макс не стал заставлять себя упрашивать или, не дай бог, дожидаться наводящих вопросов. Он закурил и неторопливо, с деталями, но без "панибратства" – то есть, соблюдая четко выверенную дистанцию – обрисовал перед членом Политбюро, председателем ВСНХ СССР и председателем Реввоенсовета ситуацию в Питере, акцентируя все же положительные моменты. Хотя не стал игнорировать и "насущные проблемы". Просто не педалировал. Не пытался интерпретировать в том или ином свете, что зачастую являлось великим соблазном для любого вовлеченного в "большую игру" партийного функционера. Но Кравцов делать этого не хотел и не стал. Разбирающийся в вопросе слушатель – а Троцкий таковым и являлся – и "информацию к размышлению" из его рассказа получил, и кое-что об отношениях, сложившихся между внезапно и высоко взлетевшим Серебряковым и своим нынешним собеседником, ходившим в несколько иных чинах и званиях, более или менее выяснил. Впрочем, Максу скрывать нечего. Он Леонида и раньше – в Гражданскую – оценивал скорее положительно, чем наоборот, хотя в друзьях не числил. Но и Серебряков, к своей чести, вел себя в непростых обстоятельствах Кравцова, можно сказать, безукоризненно.

Макс ведь, если быть предельно откровенным, представлял собой ту еще "головную боль". Весьма проблемная персона, если выражаться с оглядкой на литературную традицию будущего. С одной стороны, явно в опале, но имелась, чего уж там, и другая сторона вопроса…