Под куполом

Её не удивили собственные слезы. В последнее время она частенько рыдала вслух, хотя всегда делала это в одиночестве. Жители Новой Англии весьма неодобрительно относятся к слезам у проповедников и политиков.

Кловер, чувствуя её отчаяние, и сам заскулил. Пайпер на него шикнула и вновь обернулась к алтарю. Крест на нём часто направлял её мысли к бантику-логотипу «Шевроле», товарному знаку, который родился сто лет тому назад, потому что один парень случайно заметил его в узоре обоев какого-то парижского отеля, и он ему понравился. Чтобы считать такие символы божественными, наверняка, надо быть безумным.

Тем временем она упрямо продолжала:

— Потому что я уверена, Ты сам знаешь, земля — единственное, что мы имеем. Это то, в чём мы уверены. Я хочу помочь моим людям. Это моя работа, и я все ещё желаю её делать. Надеясь, что Ты там всё-таки есть и Тебе это не безразлично — сомнительные надежды, должна признать, — прошу, помоги мне, пожалуйста. Аминь.

Она встала. Фонарика у неё не было, но ей не составляло проблемы выйти отсюда во двор, ни на что, не натолкнувшись, не ударив обо что-нибудь колено. Она знала это помещение от ступеньки до ступеньки, от первой дощечки до последней. И любила его. Она не обманывала себя в отношении отсутствия в ней веры и присутствия упрямой любви к самой идее Бога.

— Идём, Клов. Через полчаса будет Президент. Ещё один Большой Неотмирасегодняшний. Мы его послушаем в машине по радио.

Кловер, не проникаясь вопросами веры, послушно последовал вслед за ней.

5

Вдалеке, на Малой Суке (которую прихожане Святого Спасителя всегда называли дорогой номер три), происходило действие намного более динамичное, и при ярком свете. Дом богослужения Лестера Коггинса обслуживал генератор, к тому же почти новенький, даже транспортные ярлыки ещё не отклеились с его ярко оранжевого бока. Генератор стоял в собственном сарайчике, тоже выкрашенном оранжевым, рядом со складом позади церкви.

Пятидесятилетний Лестер находился в такой прекрасной форме — благодаря фамильным генам и собственным напряжённым усилиям по поддержанию порядка в храме собственного тела, — что выглядел лет на тридцать пять (этому также способствовали рассудительно применяемые средства «Только для мужнин»[117]). В этот вечер на нём были только спортивные шорты, по правой брючине которых шла надпись прописными буквами «Oral Roberts Golden Eagles»[118], и почти каждая мышца на его теле была рельефной.

Во время служб (они происходили пять раз в неделю) Лестер не чуждался стиля телепроповедников, провозглашая молитвы таким экстатически вибрирующим голосом, что титул Главнокомандующего в его исполнении звучал, словно пропущенный сквозь форсированную педаль вау-вау[119]: не Бог, а в-в-огх! В своих частных молитвах он иногда, сам того не замечая, также скатывался на эти модуляции. Но, когда бывал глубоко встревоженным, когда имел срочную потребность посоветоваться с Богом Моисея и Авраама, с тем Им, который ходил в столбе дыма днём и в столбе огня ночью, Лестер свою часть разговора вёл низким рыком, который напоминал голос собаки за секунду до нападения на непрошеного гостя. Сам он этого не замечал, потому что не было в его жизни никогошечки, кто мог бы услышать, как он молится. Пайпер Либби была вдовой, её муж и оба сына погибли в аварии три года назад; Лестер Коггинс всю жизнь оставался мальчиком, который ещё подростком страдал от кошмаров, в которых он, мастурбируя, поднимал голову и видел, что в дверях его спальни стоит Мария Магдалина.

Построенная из дорогого красного клёна церковь была почти такой же новенькой, как и её генератор. Её интерьер буквально поражал скромностью. Позади голой спины Лестера под сводами потолка тянулся тройной ряд скамеек. Перед его глазами была кафедра, она определялась лишь пюпитром, на котором лежала Библия, с большим, вырезанным из красного дерева крестом, который висел на портьере цвета «королевский пурпур». По правую сторону возвышались хоры с музыкальными инструментами, был там и «Стратокастер»[120], на котором иногда играл сам Лестер.

— Бог, услышь мою молитву, — произнёс он тем своим особенным молитвенным голосом. В руке он держал длинный тяжёлый кнут с двенадцатью узлами, каждый из которых символизировал одного из апостолов. Девятый узел, посвящённый Иуде, был выкрашен в чёрный цвет. — Бог, услышь мою молитву, во имя распятого и воскресшего Иисуса прошу Тебя.

Коггинс начал хлестать себя кнутом по спине, сначала через левое плечо, потом — через правое, ритмично поднимая и сгибая руку. Вскоре пот начал брызгать с его накачанных бицепсов и дельтаподобных мышц. Весь в узлах, кнут хлестал по коже, сплошь покрытой шрамами, издавая звуки выбивалки для ковров. Он неоднократно проделывал это и раньше, но ещё никогда — с таким усердием.

— Боже, услышь мою молитву! Боже, услышь мою молитву! Боже, услышь мою молитву! Боже, услышь мою молитву!

Хрясь, и хрясь, и хрясь, и хрясь. Печёт, как огненной крапивой. Гонит по магистралям и просёлкам жалких нервов его человеческого тела. Какой это ужас, и какое наслаждение.