Под куполом (без карты)

Картер, который без молитв обходился еще дольше, чем без слез, чуть не ответил «да». Но своевременно вспомнил, какой коварный его босс. Возможно, сейчас он был далек от ухищрений, был, вероятно, вне этого, но Картер видел этого человека в действии и рисковать не желал. Он покачал головой:

— Молитесь сами. И если желаете произнести свою молитву до самого «аминь», делайте это быстрее.

Стоя на коленях, Большой Джим хлопнул ладонями по диванной подушке, на которой все еще оставалась вмятина от его весьма существенной жопы.

— Бог милостивый, это я, раб Твой Джеймс Ренни. Похоже, что я иду к Тебе, хочу я сам этого или нет. Чаша уже представлена мне к губам, и я не могу…

Громкий сухой всхлип вырвался у него изо рта.

— Выключи свет, Картер. Не хочу я плакать у тебя на глазах. Это негодное для мужчины поведение.

Картер протянул вперед руку с пистолетом так, что тот коснулся затылка.

— О'кей, но это будет ваша последняя просьба. — И выключил свет. То, что это ошибка, он понял в тот же миг, когда ее сделал, но уже было поздно. Почувствовал движение босса и, черт побери, тот двигался чрезвычайно быстро для такого тяжелого человека, да еще и с больным сердцем. Картер выстрелил и во вспышке из пистолетного дула увидел дырку от пули в продавленной диванной подушке. Большого Джима на коленях уже перед ней не было, однако далеко отскочить он не мог, пусть там какой он не быстрый. Когда Картер нажал кнопку на фонарике, Большой Джим прыгнул вперед с кухонным ножом, который он раньше втайне достал из шкафчика возле плитки, и шесть дюймов стали вогнались Картеру в живот.

Тот закричал от боли и вновь выстрелил. Большой Джим ощутил, как пуля вжикнула ему мимо уха, но не отступился. В нем тоже жил конвоир выживания, и еще такой, который хорошо ему служил в течение многих лет, и сейчас он ему подсказал, что шаг назад будет означать для него смерть. Он встал, качаясь, одновременно двигая вверх нож, выпуская требуху из глупого пацана, который думал, что может взять верх над Большим Джимом Ренни.

Картер, теперь уже распанаханный, закричал вновь. Капли крови брызнули Большому Джиму в лицо с последним уже, как он искренне надеялся, вздохом мальчика. Он оттолкнул Картера. В луче оброненного фонаря, Картер откинулся, с хрустом давя рассыпанные «Фруктовые колечки», держась за живот. Сквозь его пальцы струилась кровь. Он ухватился за полки и упал под ливнем жестянок сардин «Виго», супов «Кемпбелл»[482] и «Моллюсков Сноу». Какой-то миг Картер продолжал стоять на коленях, словно, передумав, наконец-то собрался сотворить молитву. Волосы упали ему на лицо. А потом пальцы его разжались, и он завалился наземь.

Большой Джим подумал, не достать ли нож, но это была весьма трудоемкая работа для человека, у которого проблемы с сердцем (он вновь себе пообещал, что займется своим здоровьем, как только завершится этот кризис). Вместо этого он подобрал пистолет Картера и подошел к глупому пацану.

— Картер? Ты все еще с нами?

Картер простонал, стараясь перевернуться, но не осилил.

— Я здесь собираюсь выстрелить тебе в затылок, именно так, как ты мне предлагал. Но сначала хочу подарить тебе один, последний, совет. Ты слушаешь?

Картер вновь простонал. Большой Джим воспринял это за утверждение.

— Совет таков: ловкому политику никогда не оставляй времени на молитву.

Большой Джим нажал курок.

12

— Мальчик умирает! — закричал рядовой Эймс. — Мне кажется, мальчик умирает!

Рядом с Эймсом встал на колени сержант Грох и заглянул в грязную щель внизу Купола. Олли Динсмор лежал на боку, буквально прижавшись губами к теперь уже проявленной, благодаря налипшей на ней грязи, стене. Наилучшей из своих командных интонаций Грох рявкнул:

— Эй! Олли Динсмор! Поднимайся, шагом марш!

Медленно, мальчик раскрыл глаза и посмотрел на двух мужчин, которые упали в двух футах от него, однако в более прохладном, чистом мире.

— Что? — шепнул он.

— Ничего, сынок, — сказал Грох. — Спи себе дальше.

Грох обратился к Эймса:

— Поберегите нервы, рядовой. С ним все обстоит благополучно.

— Да не очень хорошо. Вы на него только посмотрите.

Грох взял Эймса за руку и потянул его вверх — довольно деликатно, — когда они встали, он согласился с рядовым тихим голосом.

— Конечно. Дела у него отнюдь не хороши, но он живой и спит, а это лучше всего, чего мы сейчас можем ждать. Так он теряет из организма меньше кислорода. А вы идите, найдите себе что-то поесть. Вы завтракали вообще?

Эймс покачал головой. Завтрак ему даже на ум не приходил.

— Я хочу остаться здесь, вдруг он очухается, — рядовой поколебался, и вдруг выпалил: — Я хочу быть здесь, если он умрет.

— Он не умрет, по крайней мере, не сейчас, — возразил Грох, сам не имея понятия, прав он или нет. — Пойдите, возьмите себе хоть что-то в фургоне, хотя бы кусок колбасы с куском хлеба. Вы уже едва не на дерьмо изошли, солдат.

Эймс мотнул головой в сторону мальчика, который спал на обугленной земле, прислонившись носом и ртом к Куполу. Лицо у него было все в грязи, едва заметно поднималась и опускалась его грудь.

— Сколько ему еще жить, как вы думаете, сержант?