Под Куполом

— Косметика еще не использовалась, насколько я вижу, но все четыре тела бальзамировались. Я не знаю, завершен ли этот процесс, но подозреваю, что нет, потому что подводные трубки все еще в бедренной артерии. Анджела и Доди… простите, Дороти… сильно избиты, и процесс разложения зашел довольно далеко. Коггинс тоже избит — зверски, судя по тому, что я вижу, — и процесс разложения тоже начался, но он на более ранней стадии. Мышцы на его лице и руках только начали обвисать. Бренда… Бренда Перкинс, я хочу сказать… — Он замолчал и склонился над ней.

— Расти! — нервно окликнула Линда. — Дорогой!

Он протянул к трупу затянутую в перчатку руку, передумал, снял перчатку и обхватил пальцами шею. Потом приподнял голову Бренды и пощупал очень большой узел, образовавшийся чуть ниже затылка. Отпустил голову, перевернул тело на бок, чтобы осмотреть спину и ягодицы.

— Господи! — вырвалось у него.

— Расти, что?

Во-первых, она все еще в дерьме, подумал он… но не собирался этого озвучивать. Не собирался, даже если бы Рэндолф или Ренни слушали бы пленку только первые шестьдесят секунд, прежде чем раздавить кассету каблуком и сжечь. Эту подробность в описании тела Бренды он считал необходимым опустить.

Но знал, что не забудет.

— Ну что? — теребила его Линда.

Расти облизнул губы.

— У Бренды Перкинс трупное окоченение ягодиц и бедер, указывающее, что она мертва часов двенадцать, может, четырнадцать, трудно сказать. На обеих щеках синяки. В форме ладоней. В этом сомнений у меня нет. Кто-то взялся за ее лицо и резко повернул голову налево. Раздробил первый и осевой шейные позвонки, Цэ-один и Цэ-два. Возможно, сломал и позвоночник.

— Ох, Расти! — простонала Линда.

Он приподнял большим пальцем одно веко Бренды, потом другое и увидел то, чего боялся.

— Синяки на щеках и кровоизлияния в склеры — кровяные пятна на белках глаз — указывают на то, что смерть не была мгновенной. Она не могла дышать и задохнулась. Она могла быть в сознании. Но будем надеяться, что нет. Это все, что, к сожалению, я могу сказать. Девушки — Анджела и Дороти — умерли раньше всех. Состояние их разлагающихся тел предполагает, что находились они в теплом месте. — Он выключил магнитофон. — Другими словами, я не вижу ничего, что абсолютно обеляет Барбару, и ничего такого, чего мы уже не знали.

— А если его руки не соответствуют синякам на лице Бренды?

— Форма синяков слишком расплывчатая, чтобы что-то утверждать. Линда, я ощущаю себя величайшим глупцом этого мира. — Он вернул девушек, которым ходить бы по торговому центру Обурна, прицениваться к серьгам, покупать одежду, обсуждать бойфрендов, в темноту, закатив ящики с их телами в ниши. Потом вернулся к Бренде. — Дай мне тряпку. Я видел, что несколько лежат у раковины. Они даже выглядят чистыми, что в таком свинарнике тянет на чудо.

— Что ты…

— Просто дай мне тряпку. Лучше две. Намочи их.

— У нас нет времени…

— Придется найти.

Линда молча наблюдала, как ее муж тщательно оттирает ягодицы и бедра Бренды. Покончив с этим, он бросил грязные тряпки в угол, думая, что с удовольствием засунул бы одну в рот Стюарту, а другую — Фернолду, будь они здесь.

Он поцеловал Бренду в холодный лоб и закатил ящик с ее телом в охлаждаемую нишу. Уже взялся за ящик с Коггинсом, чтобы проделать с ним то же самое, но остановился. Лицо преподобного как следует не обмыли: кровь оставалась в ушах, ноздрях, въелась в лоб.

— Линда, намочи мне еще тряпку.

— Дорогой, мы здесь уже десять минут. Я люблю тебя за проявление уважения к мертвым, но есть и живые…

— Возможно, здесь кое-что есть. Коггинса избили по-другому. Я вижу это и без… намочи тряпку.

Больше Линда спорить не стала, намочила тряпку, отжала, протянула мужу. Наблюдала, как Расти стирает оставшуюся кровь с лица покойника, действуя мягко, но без той нежности, которую он выказывал, обмывая Бренду.

Она недолюбливала Лестера Коггинса (который однажды объявил в своем недельном радиообращении, что дети, которые поехали на встречу с Майли Сайрус,[139] рискуют попасть в ад), но от того, что открывалось ее глазам усилиями Расти, щемило сердце.

— Господи, он выглядит, как пугало после того, как подростки, бросая камни, использовали его вместо мишени.

— Об этом я тебе и говорю. Избивали его по-другому. Не кулаками, даже не ногами.

— А что это у него на виске? — указала Линда.

Расти не ответил. Только глаза над маской зажглись изумлением. И кое-чем еще: он начал смекать, что к чему.

— Что это, Эрик? Выглядит… ну, не знаю… как стежки.

— Все ясно. — Его маска дернулась, когда рот под ней растянулся в улыбке. Не радости — удовлетворенности. Мрачной улыбке. — И на лбу тоже. Видишь? И на челюсти. Этот удар сломал ему челюсть.

— И какое оружие оставляет такие следы?