Под кровью - грязь

   Когда под утро в дверь постучал этот паренек, Наташка даже обрадовалась. Дело было вовсе не в том, что ей нужно трахаться с ним. Это ее как раз устраивало, и это ей было приказано делать как можно больше и как можно чаще.

   Он будет твой, было обещано ей, и она рассматривала паренька как свою будущую игрушку. Пусть он пока помечтает, пусть ему покажется, что жизнь прекрасна.

   Наташка не сводила с него взгляда, ни когда он ел, ни когда снова поднялся в комнату на втором этаже. Бедняга думал, что она его хочет, и был прав. Он не знал только как именно и для чего она его хочет. Пока не знал.

   Наташка дело свое знала хорошо. Когда Андрей Агеев (как и большинство мужчин, кончив, он поспешил представиться) уснул утомленно, Наташка долго лежала рядом рассматривая его беззащитное тело.

   Она терпела два месяца, потерпит еще. Только на этот раз она будет забавляться уже без снотворного.

   Спи спокойно, Андрюша Агеев.

   Суета

   Бес так и не получил толком по роже. Палач посмотрел на готового сорваться Жука и тот затих. Оживившийся было по этому поводу, Бес тоже заткнулся, поймав не себе взгляд Палача.

   Бес попытался снова подать голос, когда выяснилось, что немедленного дележа бабок не будет.

   – Ты чего, в натуре… – начал было Бес, когда все трое вошли в квартиру, – говорили же…

   – Что говорили? – спокойно спросил Палач.

   – Ну, это, бабки поделить… – Бес быстро отвел свои глаза.

   Жук выразительно хмыкнул и ушел в сортир.

   – Ты хочешь сказать, что я не сдержал свое слово? – это было сказано спокойно, но по телу Беса пробежали холодные мурашки.

   – Н-нет, чего там, ты не… не говорил, просто я это… хотел…

   – Хотел пойти и нажраться как свинья? И чтобы тебя замели либо в милицию, либо к братве, которая захочет выяснить откуда у такой шелупони, как ты, столько денег.

   Бес попятился к стене. Палач, которого Бес называл Крутым, пугал его до полного обалдения. Бес ни разу не видел, как Крутой злится, или как убивает, но чувствовал в нем страшную силу, которую вовсе не хотел испытывать на себе. Даже Жук, который с точки зрения вечно возбужденного Беса вместо нервов имел веревки, предпочитал в гляделки с Крутым не играть и в споры не вступать.

   И, кстати, как показало сегодняшнее утро, план, разработанный Крутым, сработал без сучка и задоринки. Бес уже забыл, как визжал, ползая по мостовой, как пуля дернула дипломат, который он держал в руке.

   Вот как пули из его автомата выбивали из тел людей фонтанчики крови, и как хрустнул череп раненого под ударом ноги – Бес помнил. Это его приятно возбуждало.

   Нужно было немного выпить, и все стало бы совсем по кайфу.

   Зашумела вода в туалете, хлопнула дверь, и Жук вошел в комнату. Крутой сунул руки в карманы плаща и прошелся по комнате. Бес проводил его взглядом.

   – Сидите здесь и никуда не выходите. Жук за старшего.

   Жук кивнул и глянул исподлобья на Беса. Тот поежился. Не любил он этого урода, а вот теперь придется провести с ним целый день.

   – Никуда не выходить. Вечером я заеду, скажу, что будем делать дальше. Вопросы?

   – Я… – подал голос Бес.

   – Что?

   – Я… нет, ничего.

   Палач насмешливо посмотрел ему в глаза и вышел. У него еще очень много сегодня дел. Очень и очень много.

   – Чего уставился, придурок? – спросил Бес у Жука.

   – Будешь гнать волну – глаз на жопу натяну, – спокойно сказал Жук.

   – Да ну тебя…

   – Жрать хочешь?

   – Да.

   – Тогда вали на балкон за картошкой. Почистишь и пожаришь.

   Бес тяжело вздохнул. Убил бы козла, своими руками. Ничего, придет время. Придет.

Глава 3

   Палач

   Город представлял собой смесь воды, домов, людей, машин и грязи. Все влажного серого цвета, со смазанными чертами и нелепыми движениями.

   Город копошился как скользкая куча лежалого, забродившего мусора. При каждом движении хлюпало, маслянистая поверхность луж трескалась, и тяжелые капли летели во все стороны.

   Палачу показалось, что даже стены домов пропитались водой и сыростью, что достаточно дотронуться до стены рукой – поверхность стены чавкнет, и из щелей вязко полезет серая, ноздреватая грязь.

   И все равно, осень ему нравилась. Нравилась своей честностью и определенностью. Весна, как нищенка выпячивала голые ветки и хрупкие ростки, пытаясь вызвать жалость, лето пыталось вскружить голову запахами и красками, зима все прятала под снегом и льдом, раскрашивала безжизненные лица людей морозным румянцем, а осень…

   Вот она, грязная, промозглая, вздрагивающая под порывами ветра, давно уже не пытающаяся прикрыть свою наготу лохмотьями одежды. Немытая, нечесаная осень с вечно слезящимися глазами и пронзительными голосом сквозняков. Как пропитая баба, бесстыдно справляющая нужду у всех на глазах. И плевать ей на всех, и обо всех она скажет правду, потому что уже самой нечего терять. А то, что у нее осталось – несколько месяцев жизни, она с готовностью отдаст за глоток водки.

   И не нужно ей уже много, после пары глотков забывает она обо всем и может часами сидеть на одном и том же месте, грязная, растрепанная и мерзко воняющая.

   Осень не врет. Она понимает цену жизни. Она понимает, что жизнь не стоит ничего. Ровным счетом ничего.