Под кожей

Годы тому назад телевидение было замечательным наставником, то и дело подбрасывавшим Иссерли лакомые кусочки информации, которые она поглощала, если была к ним готова, — или откладывала про запас, если не была. В отличие от книг, подобранных Ессвисом для ее обучения, светившийся в камине ящик неустанно болтал, слушала она его или не слушала, никогда не застревая на слове или на странице. В те ранние месяцы чтения и перечитывания Иссерли удавалось продираться за один раз лишь сквозь пару-другую абзацев «Истории мира» У. Н. Уича (даже пугающе подробная брошюра по фермерскому делу — «Какой культиватор выбрать?» — и та выглядела не столь устрашающей), зато основные представления о психологии водселей стали кристально ясными для нее за пару проведенных у телевизора недель.

Странно, конечно, однако до точки насыщения она добралась уже несколько лет назад, когда в голове ее не осталось больше места для подносимых телевидением лакомых кусочков. Телевизор прошел пик его полезности и обратился в пустого балабона.

И все-таки, нужно же выяснить, какой нынче день и скоро ли — или не скоро — взойдет солнце. Как только ей удастся восстановить гибкость тела, решила Иссерли, она выйдет из коттеджа и сама разберется, что за ночной час стоит на дворе. Да, собственно говоря, зачем ждать? Разминку она может закончить и на морском берегу, под покровом тьмы, — Иссерли сильно подозревала, что день только-только начинается. Понедельник.

Она понемногу приходила в себя.

Держась за перила, она спустилась по лестнице к ванной комнате. Ванная и спальня были единственными хорошо знакомыми ей комнатами коттеджа, все прочие оставались маленькими загадками. В ванной Иссерли никаких затруднений не испытывала. Она приходила сюда в темноте бесчисленное множество раз — собственно говоря, каждое зимнее утро.

Иссерли и сейчас вошла в ванную комнату вслепую. Ладони ее ног ощутили смену дерева плесневеющим линолеумом. Отыскать то немногое, что ей требовалось, труда не составляло. Ванна, краны, шампунь, бьющая из патрубка струя: все это осталось на обычных местах, все ждало ее. Больше к ним никто не прикасался.

Мылась она тщательно и терпеливо, уделяя особое внимание шрамам и чужеродным впадинкам тела, опасно лишенным чувствительности: местам, в которых могла завестись и развиться инфекция, а могла и вскрыться тайком так до конца и не зажившая рана. Ладони Иссерли проходились по телу вперед и назад, покрывая его густой мыльной пеной, ноздреватыми слоями моющего средства, казавшимися ей более обильными, чем они, вероятно, были. Она воображала себя обвитой, окруженной ореолом пены, маленькими облачками ее, похожими на пузырящуюся грязную накипь, которую волны временами прибивали к берегу Аблаха.

Погруженная мысленно в эти картины, медленно вращавшаяся под струей теплой воды, Иссерли понемногу утрачивала способность сознавать себя. Ладони и предплечья продолжали плавать по скользкому от пены телу, обретая регулярный ритм, регулярные маршруты. Она закрыла глаза.

И только сообразив, что некоторые ее пальцы блуждают в межножье, слепо нащупывая то, чего там уже не сыскать, она пришла в себя и ополоснулась — деловито и основательно.

Полностью одетая, как для работы, Иссерли шла туннелем деревьев к морю. Под ботинками негромко похрустывала замерзшая грязь, от мокрых волос поднимался в холодный воздух парок. Шла она осторожно, соразмеряя шаги с темнотой, руки ее, чуть выставленные у бедер вперед, готовы были предотвратить падение. В какой-то миг Иссерли обернулась, постояла, ожидая, когда рассеется пар ее дыхания и она сможет понять, как далеко ушла. Горбатый силуэт коттеджа еще различался на фоне ночного неба, два верхних окна его горели, точно совиные глаза, отражая свет луны. Иссерли повернулась к фьорду и двинулась дальше.

Деревья остались позади, она выбралась на открытый небу простор, делавший размеры фермы Аблах окончательно очевидными, и пошла по длинной, поросшей травой тропинке, вившейся между спящими полями, ячменным и картофельным. Отсюда уже различалось море, и звучание волн, казалось, обступало ее со всех сторон.

Луна низко висела над фьордом, крохотные несчетные звезды посверкивали из самых дальних, самых темных пределов вселенной; времени было — часа два или три утра.

Там позади, в амбаре, мужчины, скорее всего, грузили наконец-то корабль. Ну и прекрасно. Чем быстрее они закончат, тем раньше он уйдет — то есть настанет миг, когда Амлис Весс отправится туда, откуда явился. И какое же чудесное испытает она облегчение!

Иссерли глубоко вздохнула, предвосхищая его, воображая, как Амлиса, наконец-то, спровадят отсюда. Мужчины поведут его к трюму, вышагивать он будет надменно, выставляя всем на показ свое изнеженное, лоснистое тело, высоко подняв в ребячливом презрении голову. И, наверное, обернется, перед тем, как войти в трюм, и окинет пронзительным взглядом всех, кто будет стоять вокруг трапа, и янтарные глаза его вспыхнут в редкостной черноте меха. И он исчезнет. Сгинет.