Под кожей

Сиськи у нее фантастические, но, Бог ты мой, больше ей предъявить особо и нечего. Махонькая — вроде ребенка, вытягивающего шею над рулем. Интересно, сколько в ней росту? Пять футов и дюйм, наверное, когда она стоит. Странно, почему очень многие бабы с наилучшими сиськами — самые что ни на есть коротышки? Эта девка явно знает, какие у нее дыньки отросли, один ее вырез чего стоит, они только что наружу не вываливаются. Потому у нее и в машине жарища, как в печке: это чтобы можно было носить откровенную черную блузку с низким вырезом, проветривая свои буфера, выставляя их всем напоказ — ему напоказ.

А остальное все какое-то странное. Длинные костлявые руки с большими узловатыми локтями — не удивительно, что у блузки ее длинные рукава. И запястья узловатые, и кисти тоже большие. И все же, с такими сиськами…

Нет, они и вправду странные, эти кисти. Крупнее, чем можно было ждать, судя по остальному ее телу, но и узкие, вроде… вроде куриных лапок. И огрубелые, точно от долгого ручного труда — может, она на фабрике работала? Ног толком не видно, они упрятаны в кошмарные расклешенные брючки семидесятых, которые теперь снова в моду вошли, — с зеленым отливом, Иисусе-Христе, — и башмаки вроде как от «Дока Мартенса», в общем, насколько они у нее короткие, не просечешь. И все-таки, сиськи… Они похожи на… на… Он не знал, с чем их можно сравнить. Просто охеренно добрые сиськи и лежат рядышком, а на них сквозь ветровое стекло падает солнце.

Ладно, сиськи сиськами, а как насчет лица? Ну, сейчас его не разглядишь, для этого нужно, чтобы она к нему повернулась, — и все из-за ее стрижки. Волосы у нее густые, пушистые, бурые, как у хомячка, свисают прямо, он даже щек ее не видит, когда она смотрит вперед. Соблазнительно, конечно, вообразить, что за ее волосами скрывается прекрасное лицо, как у какой-нибудь поп-певицы или актрисы, да только он знает — это не так. На самом деле, когда она ненадолго повернулась к нему, лицо, типа, шокировало его. Маленькое, сердечком, как у эльфа из детской книжки, с идеальным носиком и фантастически большегубым, изогнутым ртом — ну, супермодель да и только. Но при этом, щеки одутловатые, а на носу сидят очки с самыми толстыми, какие он когда-нибудь видел, стеклами: глаза они увеличивают раза, может быть, в два.

Странная девка, это точно. Наполовину малышка из «Спасателей Малибу», наполовину старушенция.

Да и машину она ведет, как старушенция. Пятьдесят миль в час, ну никак не больше. И этот ее дешевый анорак, который на заднем сиденье валяется, ну что это такое, а? Может, у девки попросту винтиков не хватает? Чокнутая, сильно на то похоже. И говорит как-то странно — иностранка, это наверняка.

Ладно, а отодрать ты ее хотел бы?

Наверное, если представится случай. Харится она, небось, почище, чем Джанин, это уж будь уверен.

Джанин. Господи, поразительно, — стоит только подумать о ней, и на душе погано становится. Ведь секунду назад в отличном же настроении был. Добрая старушка Джанин. Если у тебя душа поет, просто подумай о Джанин. Иисусе… почему он никак не может взять да и забыть обо всем? Вон, посмотри, какие у этой девки сиськи, — прямо светятся под солнцем, как… Во, он понял, наконец, на что они похожи: на луну. Ну ладно, на две луны.

— Так чем вы занимаетесь в Инвернессе? — неожиданно спросил он.

— У меня там дела, — ответила она.

— Какие?

Иссерли на мгновение задумалась. Молчание продолжалось так долго, что она забыла, кем решила назваться на этот раз.

— Я юрист.

— Серьезно?

— Серьезно.

— Как в телевизоре, что ли?

— Я не смотрю телевизор.

Что было правдой, более или менее. Только-только попав в Шотландию, Иссерли смотрела его почти непрерывно, однако теперь ограничивалась новостями, да, время от времени, тем, что показывали по нему, когда она разминалась.

— Дела уголовные? — поинтересовался он.

Иссерли коротко взглянула ему в глаза. Это была искра, которую, возможно, стоило раздуть.

— Случается, — она пожала плечами. Вернее сказать, попыталась. Пожимать плечами, когда ты ведешь машину, кунштюк на удивление сложный — физически, — особенно при ее грудях.

— Что-нибудь смачное? — гнул свое стопщик.

Иссерли, прищурившись, взглянула в зеркальце заднего вида и сбросила скорость, позволив «фольксвагену», тянувшему за собой жилой прицеп, обогнать ее.

— Что вы называете «смачным»? — осведомилась она, когда этот маневр завершился.

— Не знаю… — он вздохнул, тон его стал одновременно и скорбным, и игривым. — Ну, например, мужик убивает жену за то, что она с кем-то спуталась.

— Было кое-что и в этом роде, — неопределенно ответила она.

— И вы его упекли?

— Упекла?

— Добились для него пожизненного.

— А почему вы думаете, что я не адвокат? — усмехнулась она.

— Ну, сами знаете: бабы мужикам никогда спуску не дают.

Нет, тон его определенно становился все более странным: мрачным, даже горьким и тем не менее не лишенным ноток заигрывания. Ей пришлось основательно обдумать следующую свою реплику.

— О, против мужчин я ничего не имею, — наконец, сообщила она, перебираясь в другой ряд. — Особенно против тех, которых обманывают их женщины.