Под кодовым названием «Эдельвейс»

— Пуля спасла Мюллера от позорного наказания. — Проговорил убежденно: — Его место на виселице! — И снова поторопил: — Прошу вас, не теряйте время и читайте. Я не хотел бы, чтобы эти мемуарные упражнения Мюллера попали еще кому–нибудь на глаза. Ведь я, Кристина, нарушил свой служебный долг.

Шарфюрер Бергер раскрыла дневник наугад (а может быть, он сам так раскрылся, ибо прочитан был в этом месте не раз) и впилась глазами в каллиграфически написанные страницы, весьма заинтригованная предисловием Вилли Майера.

«25 февраля. Я и не ждал, что этот день будет одним из самых напряженных в моей жизни… Коммунистка Екатерина Скороедова за несколько дней до атаки партизан на Буденновку знала об этом! Она негативно высказывалась о русских, которые сотрудничают с нами. Ее расстреляли в 12.00… Старикана Савелия Петровича Степаненко и его жену из Самсонов–ки тоже расстреляли… И четырехлетнее дитя любовницы Горавилина, потому что не знали, что с этой сиротой делать.

26 февраля. События превосходят все пережитое. Красавица Тамара очень меня заинтриговала. Девчонка не проронила ни слезинки, только скрипела зубами. Я бил с такой силой, что рука затекла… Получил как подарок две бутылки коньяка — одну от лейтенанта Коха из штаба графа фон Ферстера, другую — от румын. Я снова счастлив. Схватили пятерых юношей лет семнадцати. Их привели ко мне… Били плетью. Я обломал об них ручку плети, и все же они ничего не рассказали…

1 марта. Еще одно военное воскресенье… Получил жалованье 105 марок и 50 пфеннигов… В 16.00 меня неожиданно пригласили на кофе к генералу фон Ферстеру…

2 марта. Мне плохо. Начался понос. Вынужден отлеживаться…

4 марта. Прекрасная солнечная погода… Ефрейтор Фойгт уже расстрелял сапожника Александра Якубен–ко… У меня ужасно чешется все тело.

7 марта. Мы до сих пор живем хорошо. Получаю сливочное масло, яйца, кур, молоко. Ежедневно употребляю разные закуски для усиления аппетита.

9 марта. Как сияет солнце, как блестит снег! Но даже золотое солнце не может меня развлечь. Сегодня был трудный день. В 10.00 привели двух девиц и шестерых парней. Пришлось всех нещадно выпороть. Потом начались расстрелы: вчера шестерых, сегодня тридцати трех. Я не могу спокойно есть. Горе, если они меня поймают. Я больше не могу чувствовать себя безопасно в Новоазовске. Меня, конечно, ненавидят. Но я вынужден так действовать. Если бы мои родные знали, какой трудный день прошел! Ров почти до края завален трупами.

11 марта. Низшую расу надо воспитывать только экзекуциями. Рядом со своей квартирой я приказал соорудить пристойный сортир и повесить объявление о том, что пользоваться им гражданским лицам строго запрещено. Напротив моей спальни находится канцелярия бургомистра, куда утром приходят жители, изнуренные на земляных работах. Несмотря на объявление, они пользуются сортиром. И как же я за это их хлестаю! В дальнейшем буду просто расстреливать, ибо это проявление непослушания оккупационным властям.

23 марта. Сегодня допрашивал женщину, которая обокрала мою переводчицу фрау Рейдман. Мы хорошенько отстегали воровку по голому заду. Даже фрау Рейдман прослезилась, глядя на это. Потом я гулял по Новоазовску и заглянул к нашему мяснику, который готовит для меня лично колбасы. К вечеру мне принесли ливерную. На вид — очень аппетитная! Я собирался было выпороть одну комсомолку, но колбаса оказалась соблазнительней…

10 апреля. Солнце печет. Когда утром Мария открывает окно, солнечные лучи падают на мою постель. Это прекрасно! Пью горячее молоко и съедаю омлет… Приказал отстегать нескольких девиц и парней за то, что не явились на регистрацию. Среди них и дочка старосты. Порядок есть порядок! Одинаковый для всех без исключения! Приказал бить плетью публично, сорвав с них юбчонки.

16 апреля. Румыны принесли водку, сигареты и сахар. Я снова счастлив — наконец–то и меня наградили крестом «За боевые заслуги» второй степени, хотя я и не воюю на фронте. На радостях прямо у себя на квартире я отстегал двух хорошеньких девчонок. Разумеется, голеньких. Это великолепно возбуждает эмоции, что так необходимо для физиологически здоровых мужчин».

Вилли Майер, искоса поглядывая на Кристину Бергер, заметил, что она уже не читает, а задумчиво глядит куда–то вдаль.

— Ну, так как вам нравится карательная беллетристика Мюллера? — спросил намеренно, чтобы Кристина пришла в себя, — Производит сильное впечатление, не правда ли? Стиль, откровенно говоря, примитивно утребный, но зато сколько гастрономической экспрессии!

Кристина не уловила в словах Майера злой иронии. И сказала с неприкрытой враждебностью:

— Садист!

— Добавлю: с крестом «За боевые заслуги».

Походная колонна оберштурмбанфюрера Хейниша не останавливаясь, двигалась уже по улицам надежно укрепленного Лескена. До Нальчика было недалеко.

— Будьте добры, верните мне дневник, — попросил Вилли.

— Вы же сказали…

— И повторяю: он — ваш. Но этому небезопасному произведению нужен хороший тайник. А что может быть надежнее, чем карман адъютанта Хейниша?

— Скажите, Вилли, чего вы добиваетесь?

— Откровенно?