Под кодовым названием «Эдельвейс»

— В таком состоянии, извиняюсь, они всегда всем полицаям, как только те попадались на глаза, любили пересчитывать зубы. А кулачище у них был — не приведи господи!

— Куда он направлялся? — остановил лирические воспоминания полицая Хейниш.

— Прямехенько на заднее сиденье. Чтобы, значит, отдохнуть…

Хейниш поиграл карандашом и спросил чуть ли не любезно:

— Он свалился до или после того, как ты выстрелил?

Зазроев побледнел. Зто было удивительное зрелище — вспыхнувшая бледность, которая светилась сквозь паранджу щетины.

— Я не стрелял, господин штурмбанфюрер. Можно же проверить — я с вечера почистил винтовку и не сделал из нее ни одного выстрела.

— Тогда кто же стрелял?

— Вообще никто не стрелял, — пожал плечами полицай. — Ночь прошла спокойно…

— Ти опьять отшень любишь шютка шютиль, За–зрой, — не удержался Функель, — Ти не стреляйт, никто не стреляйт, а Мюллер застреляйт. На твой пост застреляйт, Зазрой!

Лихорадочные мысли метались в голове Кристины Бергер. Не возникало никакого сомнения в том, что вот сейчас Хейниш минута за минутой, шаг за шагом проверит маршрут и действия Мюллера и обязательно узнает, что обер — лейтенант проявил к ней, если так можно сказать, автогалантность. Сразу возникает вопрос: почему сама не рассказала? А если не рассказала, значит, скрыла. Почему скрыла? Не подозрительно ли, что она скрывает, казалось бы, безобидный факт? Ведь волокитство для бабника Мюллера — норма поведения, явление такое же естественное, как употребление ежевечерне нескольких рюмок шнапса… И Кристина решила упредить расследование штурм–банфюрера.

— Господин Хейниш, позвольте мне сказать. Возможно, зто будет важно для хода следствия.

— О, безусловно, фрейлейн! — начальник СД весь превратился во внимание.

— Вчера вечером, когда я, идя со службы, поравнялась с офицерской столовой, меня встретил обер–лейтенант Мюллер и предложил подвезти домой. Я согласилась с благодарностью. Так что, когда он возвращался…

— Когда вы ушли со службы?

— В начале одиннадцатого. Минут пятнадцать, не больше.

— А когда прибыли домой?

— Когда я вошла в комнату, был как раз одиннадцатый час.

— Мюллер зашел к вам?

— О нет! Он сильно выпил, а мне не желательно усложнять отношения с господами офицерами… Он проводил меня до калитки и уехал.

Хейниш задумчиво вставил карандаш в мраморную конусообразную подставку, которая щетинилась отточенными грифелями. «Если ей верить, то Мюллер убит между одиннадцатью и двенадцатью часами. Но полицай твердит, что видел его живым еще в полночь!..»

— Зазрой, ты уверен, что в машине за рулем был Мюллер? — настаивал штурмбанфюрер.

— Так точно! Мюллер лег спать, и вот, — полицай растерянно опустил голову, — не поднялся…

— Ты сделал попытку разбудить его?

— Нет… Я заглянул в машину. Они укрылись с головой, но на рукаве шинели я узнал металлический знак, какой изо всех офицеров носили только они. На рассвете я позвонил господину коменданту…

— В камеру! — махнул Хейниш рукой в сторону Зазроева, — Вы тоже, фрейлейн, можете идти, однако не покидайте своего служебного места, — Он проводил ее взглядом и только потом взял телефонную трубку. — Кеслер? Что успели?

— Кое–что прояснилось, господин штурмбанфюрер!

— Почему вы тянете с докладом?

— Как раз собрался… Докладываю: экспертиза подтверждает предварительные данные. Мюллер убит около полуночи. Убийство произошло не в машине. Вероятнее всего — в помещении, так как стреляли в спину, а пулевого отверстия на шинели нет.

— Интересно… Спасибо, Кеслер! — Хейниш положил трубку, — Майер!

— Слушаю, господин штурмбанфюрер.

— Значит, вечером он провожал ее домой…

— Вы считаете, что Кристина Бергер… — осторожно начал Вилли.

— Я ничего не считаю. Я лишь уточняю факты, которые, безусловно, имели место. Вот что, Вилли. Езжайте за «Эсмеральдой». Она живет рядом с Бергер. И значит, должна была кое–что заметить, если старательно выполняет свои обязанности…

В квартире «Эсмеральды», тайного агента СД, царил типично послекутежный беспорядок. Сама она, взлохмаченная, с размазанной по лицу помадой, лежала под одеялом и едва соображала. Смотрела на Майера опухшими от ночного кутежа глазами.

— Очень извиняюсь, господин Майер, — силилась она что–то пояснить на ломаном немецком языке, — здесь все так… в беспорядке… неуютно… Извините, я не ожидала такого раннего визита…

— А мне все равно, — снисходительно ответил Вилли. — Скажите–ка лучше, какое стихийное бедствие вас постигло? На мой взгляд, произошло, по меньшей мере, многобалльное землетрясение.

— Не совсем, господин Майер, просто житейский вихрь занес ко мне вечером сразу двух красавчиков, жадно истосковавшихся по женскому теплу… Ой, головушка моя!..

— Кто они, если не секрет?

— От вас, Вилли? Секрета нет, но черт их знает… Ехали на передовую и вот — отдохнули…

— Звания? Хоть знаки различия запомнили?

— Кажется, гауптман и лейтенант…

— Может, обер — лейтенант?

— Возможно, вы же знаете, я в этом не очень разбираюсь…

— Зато в другом…

— О, Вилли! Неужели?.. Обратите внимание, я до сих пор в постели…

— Не кажется ли вам, что вы слишком широко понимаете свои обязанности перед рейхом?