Под Южным крестом

Прежде чем принять участие в празднике, подробности которого великий вождь хранил в секрете, наш герой мог заняться изучением папуасов, этого любопытного племени дикарей, о котором в Европе почти не имеется точных сведений. Внешним обликом папуасы почти не отличаются от туземцев острова Вудларка: тот же черный, как сажа, цвет кожи, те же украшения, те же черты лица, но прическа… прическа совсем иная. Перед вами целые копны из волос, сложенных и перепутанных так, что одного взгляда достаточно, чтобы привести самого смелого из художников в неописуемое изумление и полнейшее отчаяние. Прическа эта делается с помощью головни, продетой в густую шапку косматых волос. Или еще оригинальнейшая прическа, какую только можно встретить: вообразите целую копну волос, разделенную на десять, пятнадцать, а то и двадцать клубков, туго перевязанных у корней крепкой бечевкой и приподнятых вверх на тонкой прямой подножке. Вот и третья, не менее любопытная: громадный шиньон, тоже туго перетянутый у корней и развертывающийся в огромный гриб, с крепко всаженным в него папуасским гребнем с тремя или четырьмя зубцами, скорее похожим на вилку, чем на что-либо другое.

Занимаясь изучением дикарей, Фрикэ припомнил, между прочим, и разговор о невольниках, который произошел в первую встречу с папуасами, когда последние намеревались по-своему разделаться с каронами-людоедами.

Невольников насчитывается в Новой Гвинее очень много, и в клетке Узинака их было немалое количество. Но парижанин ни разу не смог сам распознать их, так мало их жизнь отличалась от жизни хозяев. Одинаково наряжаясь, одинаково питаясь, они происходят от одной и той же расы, а потому интересы у них общие, за которые они борются сообща и с равным усердием. Большая часть из них — дети, найденные на поле сражения или захваченные в плен после битвы. Они вырастают на глазах начальников, став взрослыми, откупаются на волю и становятся равными своим прежним хозяевам.

Впрочем, улучшением своего положения невольники всецело обязаны голландцам. При прежнем владычестве малайских султанов туземцы Новой Гвинеи, так же как и туземцы африканской Гвинеи, подвергались частым набегам. Корабли малайцев зачастую приставали к их берегам, и папуасы платили им контрибуцию пленниками, захваченными во время бесконечных войн с соседями. Такой порядок теперь уничтожен, и торговля живым товаром строго запрещена как в Новой Гвинее, так и в африканской.

Торжественный день наконец настал. Пока Пьер, Фрикэ и Виктор спали на рогожах крепким сном, жители воздушного пандемониума с Узинаком во главе сошли на землю, сохраняя полное безмолвие. Они вскоре возвратились назад, оглашая воздух бешеными криками и торжественно волоча за собой огромные мешки, наполненные таинственными предметами.

Мешки втащили на сваи, гам и шум невероятно усилились. Затем Узинак и два почетных лица осторожно приступили к вскрытию мешков.

При виде их содержимого на лице Фрикэ невольно отразилось полное отвращение. Они оказались наполненными человеческими черепами, высохшими, глянцевитыми и нанизанными по шесть штук на стебли индийского тростника.

— Вот так сюрприз, — шепнул он Пьеру, отворачивавшемуся от мешков с таким же отвращением.

— Если это приготовление к празднику, каким же будет, в таком случае, сам праздник?

— Черт побери! Если только они намерены заставить нас присутствовать при их угощениях человеческим мясом, я не хочу видеть этого гнусного пиршества! Будь что будет, но я исчезаю!

— Вот так общество! Змеи, откормленные на убой, дикари-каннибалы и маленькие дети, готовящиеся играть в шары из мертвых голов!

— Замечаешь, с каким восторгом и благоговением они относятся к этим костям? Право, можно подумать, что это религиозная церемония.

Мужчины мерным и важным тоном выкрикивали нараспев что-то вроде стихов, женщины и дети отвечали им, пронзительно взвизгивая, потом трое священнодействующих неистово потрясали мешками и кости глухо стучали, ударяясь друг о друга. Унылое пение тянулось так долго, что у виртуозов от усердия пересохло в горле, и они вынуждены были беспрестанно прикладываться к хмельному напитку, приготовленному из саговой пальмы, чрезвычайно вкусному и очень пьянящему.

Европейцы боялись, как бы этот заунывный пролог не повлек за собой чего-нибудь еще заунывнее. Но опасения их были напрасны. Колдовство наконец окончилось, стебли с нанизанными черепами были воткнуты в косяки, поддерживающие крышу террасы, где они раскачивались ветром, словно фонари.

— Теперь можно отправляться и на охоту, — вымолвил Узинак со своим обычным добродушием.

— А, так мы идем на охоту? А кого же мы будем преследовать, мой друг папуас?

— Птичек солнца, — ответил он радостно.

— Позвольте мне вам заметить, — возразил парижанин, указывая на груды костей с застывшей гримасой на мертвых устах, — что ваши приготовления к этой веселой забаве, по меньшей мере, странны.

На лице Узинака выразилось удивление.