Под Южным крестом

Этот вопрос заставил дикарей громко расхохотаться. Их отвратительные зверские физиономии осветились желанием отведать лакомого блюда, и они поспешили ответить утвердительно, как будто каннибализм был самой естественной вещью на свете.

— А много ли съели они людей?

Один из них скромно вытянул обе руки, показывая, что он участвовал в десяти таких обедах. Другой показал сначала обе ноги, потом и руки.

— Согласно арифметике, выйдет двадцать. Это славно. Странный способ оценивать социальные отношения и народонаселение страны.

Виктор после длинного разговора, сопровождаемого выразительной пантомимой, продолжал свой интересный перевод, из которого Фрикэ уразумел, что кароны решительно не позволяют себе бросаться на первого встречного. Они пожирают лишь трупы врагов, убитых на поле сражения.

— Тонкое различие, нечего сказать. А все же, кто знает, может быть, самым существенным мотивом этого чудовищного зверства служит постоянный голод.

— А саго? — внушительно перебил Пьер де Галь. — Им лень нагнуться и взять… Им лень приняться за эту работу, хотя за десять дней можно сделать запас на весь год.

— Я не имею целью оправдывать, но…

Пронзительный свист прервал речь парижанина, и длинная стрела вонзилась в ствол банана как раз над головой карона.

Бедный дикарь задрожал от страха и упал на землю.

Пьер и Фрикэ схватились за ружья и стали в оборонительную позицию.

— Ну, — пробурчал парижанин. — Мы были спокойны в течение нескольких часов. А теперь снова готовится резня.

Дикий вопль раздался в огромном лесу. Ветки гигантских деревьев, беспрестанно раздвигаемые, гнулись во все стороны.

ГЛАВА IX

Нашествие папуасов. — Пьер де Галь и Фрикэ приняты за антропофагов. — Начальник дикарей Узинак. — Ресурсы парижанина. — Инструментальный концерт. — Страсть папуасов к музыке. — Уроженцы Новой Гвинеи не нуждаются в продолжительном сне. — Chef d'oeuvre морского строительного искусства туземцев. — Невольничество в Папуазии. — Горцы и береговые жители. — Различие в темпераменте и привычках. — Деревенька, выросшая на озере. — Вход в воздушное помещение. — Дома с решетчатым полом. — Опасность поскользнуться. — Хождение по узкому коридору требует большого искусства.

Дюжина папуасов, вооруженных луками и стрелами, выскочила из леса и мгновенно окружила двух каронов, физиономии которых выражали смертельный ужас. Европейцы, верные своей привычке никогда не нападать первыми, как люди мирные и уверенные в своей силе и храбрости, не двигались с места. Дикари, рассчитывавшие, что будут иметь дело с одними каронами, при виде белых на миг смутились. Казалось, их странно поразило присутствие европейцев в таком месте и в таком обществе.

Они переговорили между собой словами и жестами. Заметив полное спокойствие парижанина и бретонского моряка и их готовность каждую минуту отразить нападение, а также вид двух ружей, употребление которых, по-видимому, папуасам было хорошо известно, они обратили свой гнев против жалких обезьян-негритов, сделавшихся от ужаса пепельно-серого цвета. Подобно дикому зверю, попавшемуся в западню, эти двое не пробовали и защищаться; страх парализовал и приковал их к месту.

Не обращая внимания на присутствие белых, папуасы тесно столпились вокруг каронов, согнули их назад за волосы и взмахнули над головой «реда», саблей, без которой папуас не выходит никогда и никуда и которая служит ему для самых разнообразных целей. Они намеревались отрубить каронам головы, но на выручку их кинулись Фрикэ и Пьер. Моряк, всегда методичный, с размаху сшиб с ног папуаса и схватил на лету руку, державшую саблю, Фрикэ ловким ударом ноги уложил на спину другого.

— Давненько-таки я не упражнялся в фехтовании. Этот ловкий удар поразомнет мне ноги, — промолвил он.

Неожиданное заступничество смутило черных, и, как это ни покажется странным, поступок этот не ожесточил папуасов, как следовало ожидать, а только сильно изумил. Пока виновники неудавшегося покушения медленно поднимались на ноги, порядком сконфуженные, а остальные воины боязливо пятились назад, дикарь, казавшийся их вождем, опустил копье и обратился к европейцам на незнакомом языке.

Речь была длинная и сопровождалась самыми дикими жестами. Оратор указывал на каронов, продолжавших дрожать от страха. Он дал понять, что им надо отрубить головы, потом широко открыл рот, переводя глаза с белых на негров.

— Черт побери, — проворчал наконец Фрикэ, смеясь и одновременно сердясь. — Кажется, этот негодяй принимает нас за антропофагов.

— Это ни на что не похоже, — озлобленно ответил Пьер де Галь. — Ну, стоит ли быть образцовым матросом, питаться в течение тридцати лет сухими турецкими бобами и соленой свининой, и все это для того, чтобы эти дикари насмехались над нами подобным образом?

Фрикэ протянул руку за куском саго и принялся грызть его с большим аппетитом. Потом, указав на черных и собственный рот, показал жестом любовь к растительной пище и полное отвращение к человеческому мясу.

Дикарь, очевидно, не понял Фрикэ и истолковал его жест так, что парижанину было не по вкусу человеческое мясо в соединении с саго.