Он для нее – все. Все сделает и все отдаст. Он подарит ей свои кости, он заместит их стихами, красивыми книгами…Но детская влюбленность беспощадна и признание в ней выходит боком самым отчаянным и страстным мальчикам.
Фантастика / Мистика18+Софья Ковыль
Под яблоней зарыто то, что мешает
Он напряженно-долго шел, сосредоточенно-медленно – и плоско-голубая лента неба прокручивалась за окном. Она была выше его головы, выше чьей-угодно-головы. И что-то огромное и рыжее вне этой ленты заливало столы, стеллажи, книги, длинно-пятнистые листья фикусов тягучим светом. Мальчик втянул носом обжигающую светопыль – Солнце дышало восторгом. Сегодня дышало. Так хотелось дышать им и вместе с ним, хотелось, чтобы сжиженный свет смешался с кровью… Но – нельзя, невозможно. Не так.
С тихим щелчком сустава вытянул руку – надавил на корешок книги – тот отделился хрустом и песком повторного клея. Но отделился не до конца. Мальчик потянул чуть нежнее и взял книгу: ребро пальца – вниз по стопке страниц, еще пара листов… После – отогнуть ногтем до заметки, до росчерка ногтя, поставленного здесь, им… Мальчик сам его поставил, но раньше. И он хорошо знал маршрут. Он хорошо знал, во что упрется в конце: черные буквы по желто-пряной странице :“
Чудесные страницы. Но – страницы-для-всех. Для каждого, кто придет сюда – слова, готовые отдать и отдаться. Ему это было так противно! Так привычно.
– Мое, – беззвучно выжевали тонко-опушенные губы, натянули на десна это сладкое, правильное слово: “мое”. Теперь – мое! И ничье, ничье больше…
Его грязно-коричневые пальцы пахли больницей и стиркой: мальчик впечатал их в бумагу, с усилием, с желанием. Строки поддавались, отошли от страницы нитями целлюлозы и краской – вошли под ногти, в поры, в пальцы…
Страница вдруг стала пуста, без слов. Взамен их – лишь неровные борозды.
***
Над яблоней было небо: мутно-серое, оно ссыпалось вниз туманом и дождем. Такое прохладное, такое приятное небо. Под яблоней была трава: мягко-блеклая, она вытягивала тепло из остывавшей земли… Мальчику было хорошо лежать там, под яблоней. И перед ним, у мягкого пятна сгнившего яблока, лежали слова из двух чернил, синих и черных: