Под грузом улик

В это время наверху мисс Мэри Уимзи собирает чемодан и пишет письмо своим близким. Каткарт надписывает конверт, берет револьвер и удаляется в заросли. Некоторое время он ходит там туда и обратно, обуреваемый Бог знает какими мыслями — несомненно, вспоминая прошлое, преследуемый бесплодными угрызениями совести и прежде всего мучительными чувствами по отношению к женщине, которая погубила его. Он вспоминает о маленьком сувенире, подаренном ему на счастье его любовницей, — платиновом с бриллиантами котике. Он не хочет умирать с ним. В бешенстве он отшвыривает его в сторону и приставляет револьвер к виску.

Но что-то останавливает его. Только не это! Только не это! Он представляет себе свой страшно обезображенный труп — раскрошенную челюсть, вылившийся глаз, всё забрызганное кровью и мозгами. Нет. Пуля должна попасть прямо в сердце. Даже в момент смерти ему непереносима мысль о том, что он может выглядеть некрасиво!

Он приставляет револьвер к груди и спускает курок. Со стоном он опускается на влажную землю. Оружие выпадает из руки, пальцы судорожно тянутся к груди.

Лесничий, услышав выстрел, удивляется, что браконьеры осмелились подойти так близко. Почему они не на торфянике? Он предполагает, что, верно, они погнались за зайцами. Он берет фонарь и выходит посмотреть под плотной завесой дождя. Никого. Лишь мокрая трава и сочащиеся дождем деревья. Он обычный человек и, решив, что ему послышалось, возвращается в теплую постель. Проходит полночь. Минует час ночи.

Дождь ослабевает. И тут! В зарослях — что это? Какое-то движение. Самоубийца шевелится, стонет и медленно поднимается на ноги. Продрогший до костей, ослабший от потери крови, дрожащий в лихорадке, он не может вспомнить, что он тут делает. Руками он нашаривает рану на груди. Он достает носовой платок и прижимает его к ране. Скользя и спотыкаясь, он начинает двигаться к дому. Платок слетает на землю и остается лежать там рядом с револьвером.

Что-то в его измученном мозгу подсказывает: надо ползти к дому. Он обезумел от боли, его бросает то в жар, то в холод, ему страшно хочется пить. Там его впустят, будут с ним добры, дадут напиться. Качаясь и дрожа, то и дело падая на колени, он совершает это кошмарное путешествие к дому. Он то идет, то ползет. Наконец дверь оранжереи! Здесь ему помогут. А вот и вода в корыте рядом с колодцем. Он подползает к нему на четвереньках и силится подняться. Дышать становится тяжело — грудь разрывается словно от нестерпимого давления. Он поднимается — его начинает сотрясать ужасный кашель с икотой, и изо рта брызжет кровь. Он падает. Все кончено.

Снова проходят часы. Приближается три ночи — час свидания. Вдохновенный молодой возлюбленный перемахивает через ограду и минует заросли, спеша навстречу своей невесте. Вокруг промозгло и сыро, но переполняющее его счастье не позволяет ему задуматься над тем, что делается вокруг. Он минует заросли и приближается к дверям оранжереи, где через несколько минут он встретит свою любовь и счастье. И тут он спотыкается о труп!

Его охватывает страх. Он слышит отдаленные шаги. И, думая лишь об одном — как бы убежать от этого кошмара, — он бросается в заросли в тот самый момент, когда утомленный, но уже умиротворенный своей прогулкой герцог Денверский направляется к дому, чтобы встретить нетерпеливую невесту над трупом своего нареченного.

Остальное ясно, милорды. Мисс Мэри Уимзи под давлением ужасного стечения обстоятельств, бросающих подозрение в убийстве на ее возлюбленного, делает все возможное — и с каким мужеством, — чтобы скрыть, что Георг Гойлс присутствовал на месте преступления. В результате ее необдуманные поступки влекут за собой еще больше недоразумений. И тем не менее, милорды, покуда жив дух рыцарства, никто из нас не осмелится упрекнуть эту благородную даму. Как поется в старой песне:

Всем нам даются раз на круг
Собаки верные и друг.

Думаю, милорды, мне больше нечего добавить. Вам я оставляю достойную и радостную обязанность освободить благородного пэра от несправедливого обвинения. Ничто человеческое не чуждо вам, милорды, и кто из вас ворчал, кто посмеивался, облачаясь в средневековое великолепие пурпура с горностаем, столь чуждое вкусам и привычкам нашего утилитарного века, но все прекрасно знаете:

Не жемчуг, скипетр и меч,
Не жезл и не венец имперский,
Не даже титул королевский,
Не мантий злато и не мирра
Вершат судьбу великих мира.

И все же перед вами стоит глава одного из старейших и благороднейших семейств Англии, в течение многих дней лишенный дружеской поддержки, своих исторических прав, облаченный в одеяние, соответствующее выдвинутому против него обвинению, — и это не может не вызвать у вас жалости и негодования.