Под грязью - пустота

Максим посмотрел ему вдогонку. Подберет, как же! Жди. Взгляд помимо воли остановился на разможженном лице Ящера. Напрасно я в это ввязался, подумал Максим. Напрасно. Но выхода нет. Он побежал к воротам.

Суета

Краб прошел через двор не таясь. Он очень хорошо знал, что лучший способ не привлечь к себе внимания – это действовать уверенно, почти нагло. Если человек спокойно идет через двор, значит, он имеет на это право. Или веские основания.

Окно кабинета Хозяина светилось. Не спит. Не спится старику, бессонница. Краб сплюнул. Взвел гранатомет, поднял его к плечу.

Никто не имеет права так обращаться с Крабом. Тем более эти уголовники. Никто.

Краб оглянулся на ворота. Уже открыты. Это хорошо. Это он молодец, этот Максим. Жадный только. И глупый. Но это он поймет уже скоро.

Краб навел гранотомет на окно кабинета. Жаль, что приходится кончать старика вот так, не видя его глаз. Но ничего не поделаешь. Некогда.

Граната описала пологую дугу, и взрыв осветил двор. В доме кто-то закричал.

Краб отбросил в сторону бесполезную трубу и побежал к гаражу. За спиной слышались крики, ругань. Все как положено. Внезапное ночное нападение. Теперь минут двадцать неразберихи и паники пройдет прежде чем кто-нибудь сообразит, что нужно делать.

«Джип» завелся сразу, Краб подъехал к воротам. Максима нигде не было видно, только тела двух охранников лежали поперек прохода.

Сбежал, Макс, сообразил! Краб еще раз посмотрел на особняк. Что ж вы теперь без Хозяина делать будете, бедненькие?

«Джип» переехал через тела, что-то под колесом с треском просело.

Не останавливая машину, Краб переклонился через спинку сидения, достал из сумки автомат, снял с предохранителя и положил возле себя, на переднее сидение.

Через пять километров, возле шлагбаума, пришлось притормозить.

К машине подбежал один из охранников:

– Что там рвануло?

– Где второй? Сюда его!

Подбежавший оглянулся, махнул рукой в темноту, он не узнал Краба. Или просто забыл, что ему говорили о Крабе. Такое бывает.

Краб одной длинной очередью убил обоих. Осторожно объехал шлагбаум. Теперь в клинику.

…Максим успел вернуться на свой пост до того, как кто-то догадался хватиться Краба. Прежде чем удариться головой о стену, Максим позвонил по мобильному телефону и сказал всего два слова:

– Он выехал.

Наблюдатель

Изображать из себя супермена при Григории Николаевиче было легко, помогала злость. При Хорунжем было уже сложнее. Намного сложнее. Но и это было ерундой по сравнению с тем, каково оно стало наедине с самим собой.

Не кому было врать. Не перед кем было притворяться. Он шипел и стонал пока ему ставили на рану новые швы и с каким-то мазохистским наслаждением запретил колоть себе обезболивающее.

Так ему и надо. Так ему и надо. За все, что он позволил сделать с собой, за свою беспомощность и свое ничтожество.

Он сразу поверил Григорию Николаевичу. Сразу и бесповоротно. Все время он подозревал что-нибудь такое. С самого первого дня он пытался понять, почему именно ему предложили стать… А кем, собственно, ему предложили тогда стать? Защитником отечества? Бойцом невидимого фронта?

Чушь. Ему просто сказали, что есть возможность поступить на учебу в особое учебное заведение, намекнули на то, что он станет… шпионом?.. контрразведчиком?.. борцом с преступностью?

Ничего ему не намекали. Просто сразу же ему захотелось обрести хотя бы часть той полумистической силы, которой обладали все эти спецслужбы в глазах обывателей.

Особенно легко идут на вербовку представители интеллигенции и богемы. Так ему говорили на занятиях, это он заносил в конспект, это же говорил на зачетах и экзаменах. И не понимал, что это о нем. Об Александру Гаврилине. Не об Элвисе Престли, который стучал на битлов в ФБР, а о умном, порядочном и чистеньком Александре Гаврилине.

Все верно. Все правильно. Его сунули в тот июльский ад как на экзамен по выживанию. Он должен был продемонстрировать и послушание, и жажду жизни. И продемонстрировал. Тогда вместо него умер человек, который, на самом деле, должен был его подставить.

Гаврилин тогда решил, что это была случайность. Что на самом деле у них в конторе все нормально, что он… Почему ему не пришла в голову мысль, что то, чем он занимался, и чем занималась группа Палача – мало напоминает защиту закона? Ведь выдел же. Видел.

И потом, уже в ноябре, уже даже не догадывался, а точно знал, что новая группа Палача, набранная взамен потерянной на Юге, не несет ничего, кроме смерти и разрушения, он все равно продолжал работать на Контору. И максимум, на что хватило остатков его порядочности, так это на то, чтобы постараться вывести из операции Палача, не дать ему совершить последнюю глупость.

Он тогда нарушил закон послушания, но жажда жизни все компенсировала.

Григорий Николаевич снова его подставил, снова, и спасло Гаврилина не человеколюбие, не гуманизм, а жажда жизни. Животная жажда жизни.

Он уже знал – ради того, чтобы выжить, можно сделать все что угодно. Абсолютно все. Даже отобрать жизнь у другого. И еще он знал, что теперь сможет сделать это в любой момент. Как только возникнет необходимость.