Под грязью - пустота

   Гаврилин осторожно снял Лизаветину руку со своего колена и встал.

   – Ты чего?

   – Пройдусь по коридору. Тут недалеко.

   – Осторожно там, смотри не упади.

   – Обижаешь, Лизонька, я еще крепкий мужик.

   – И у него есть крепкие друзья, – заявил Клоун и то же встал, – вы тут пока, девоньки, все приберите и постельки перестелите.

   Опять молодец! У Гаврилина никогда не получалось такое изящное управление слабым женским полом. Вечно он попадает в зависимость от своего рыцарства. Проще надо быть, проще.

   В голове немного шумело. Почти как тогда, сразу после того, как его привезли сюда. Крови он потерял тогда много.

   – Не люблю я больницы. Вообще я в больницу попал второй раз в жизни. – Стены неприятно покачивались, и Гаврилин никак не мог отделаться от ощущения, что пол коридора гуляет небольшими упругими волнами.

   – Первый раз тоже с раной? – Клоун придержал Гаврилина за локоть.

   – Нет, мне было что-то около двадцати, когда у меня приключился приступ аппендицита. Получил массу впечатлений. И только когда выписывался, узнал, какой была фамилия моего врача.

   – Безрукий? Меня в армии оперировал подполковник медицинской службы Безрукий. Вынул из меня пятнадцать осколков.

   – Фамилия у моего была покруче – Варвар. Если бы я

   раньше знал – фиг бы он меня на стол затащил.

   – Тебя придержать, чтобы отдачей не отбросило? – спросил Клоун.

   – Я сам, сам, – Гаврилин смело шагнул в кабинку туалета.

   Фу, нализался. Нельзя так. И к тому же почти совершенно без повода. Что там сказал в самом начала Никита? За знакомство?

   Гаврилина качнуло, и он оперся рукой о стену.

   И пили в темпе просто неприличном. И закуски почти не было. Тут Клоун не предусмотрел. Выпивки набрал полную сумку, а из закуски всего одну шоколадку и лимончик.

   Теперь вот страдай. Гаврилин прислушался к своему желудку. Нет, пока еще не очень сердится на хозяина. Нормально.

   – Ты там не уснул? – спросил из-за двери Клоун.

   – Бодрствую.

   – Это хорошо, а то нас дамы заждались.

   – Подождут, такая их бабья судьба, – Гаврилин спустил воду в бачке и вышел, – пошли выйдем на лестницу, воздухом свежим подышим.

   Хотя какой тут свежий воздух на лестнице? Курят здесь. Даже окно открытое не помогает.

   Гаврилин оперся о подоконник и выглянул в окно. Или подмораживает, или ему только кажется?

   – Никак холодает? – удивленно спросил Клоун, – не может быть!

   – Может, – уверенно сказал Гаврилин, – январь, между прочим. Пора.

   – Пора. Ты где свой гепатит подцепил?

   Вопрос был задан совершенно будничным тоном, и Гаврилин чуть не ляпнул сгоряча о «Старой крепости».

   Коньяк без закуски очень способствует откровенности. Но нас, старых опытных наблюдателей, фиг теперь кто поймает.

   – На улице прицепились какие-то козлы! Думал отмахаться – и получил ножом. Думал убежать и получил пулю.

   – Весело погулял!

   – Весело.

   Вот только интересно, что бы мне пришлось врать, если бы Клоун поинтересовался, как это я умудрился схлопотать пулю спереди при выстреле сзади. Но Клоун провокационных вопросов не задавал. И на сомнения Гаврилина внимания не обратил.

   – Ничего, недельки две и будешь как новенький. По себе знаю.

   – По армии?

   – И по армии тоже. Я там схлопотал по полной программе. Восемнадцать осколков в грудь, как здрасьте.

   – Не повезло.

   – Как сказать.

   – Что, комиссовали по ранению?

   Клоун засмеялся:

   – Как же, комиссовали. Даже отпуска не получил.

   – Так в чем же повезло?

   – А выжил. Просто взял и выжил.

   Гаврилин понимающе кивнул:

   – Врач?

   – И он тоже. А перед этим еще один человек, – веселое

   выражение сползло с лица Клоуна, и оно стало почти тоскливым.

   Гаврилин расценил это как нежелание говорить.

   – Может, еще и снег выпадет…

   – А ты заметил, о чем бы мужики не трепались, все на службу в армии переводят?

   – Заметил. Особенно те, кто повоевал. Уже закончилось давно, а все…

   – Не закончилось. Ни хрена не закончилось. Все мы там остались. На войне. Все воюем и воюем. Как проклятые. Кто изловчился – в штабе, кто нет – в поле. На блокпостах, в маневренных группах, на бортах. Иногда кажется, что проснусь – а все по-прежнему. Пянжский погранотряд, палатки, вертушки.

   Гаврилин слушал молча, не перебивая. В такие минуты он чувствовал себя слишком неловко, чтобы перебивать. В такие минуты ему казалось, что виноват в чем-то, что его вина в том, что ему не довелось повоевать, что его служба проходила ровно и спокойно.

   – А я не жалею. Честно. То что потом кричали о несправедливой войне… Может быть. Может быть она была несправедливой для генералов. А для меня, для остальных пацанов двадцатилетних… Эта была война справедливая.

   Это была война за свою жизнь, за своих ребят…

   Ладно, все прошло, – Клоун глубоко вздохнул, – все прошло. Об одном жалею.

   – О чем?

   – Долг один не вернул. Не получилось, – Клоун отошел от окна, – пошли, дамы заждались.

   Гаврилин двинулся следом за ним.

   Ну вас всех, ветеранов, подумал он, все вы какие-то непростые и загадочные. Воюем. Если бы вы одни! Если бы вы одни продолжали воевать и убивать!

   Гаврилин потер о брюки ребро левой ладони.

   Долг он, видите ли, не вернул. Не отомстил за павшего товарища? Не перестрелял десяток немытых мужиков?