Под горой Гедимина

От этого слова Онуте стало как будто легче. Она пошла уверенней. Сестра сказала:

— Вот что, товарищи шефы, мы сначала зайдём в четвёртую, в лежачую палату, ладно?

Они подошли к двери, на которой чернела жирная четвёрка.

Сестра приоткрыла высокую белую дверь и объявила:

— Товарищи, приготовьтесь! Сейчас к вам зайдут шефы. Они вам почитают.

Миша и Онуте услышали, как за дверью захлопали, словно в театре. Онуте опять пала духом:

— Я здесь постою… я потом…

— Да вот она не хочет, боится, — сказал Миша.

Сестра позвала:

— Пошли, ребята!

— Ну ничего, пусть постоит, наберётся храбрости, — сказала сестра, — а мы с тобой пойдём.

Делать было нечего, и Миша один шагнул вслед за сестрой в палату.

Он увидел белые кровати и лежащих на них раненых. К кроватям были приделаны блестящие металлические приспособления. Миша знал: это для того, чтобы ноги правильно заживали.

Раненые с любопытством рассматривали Мишу. Один из них, темноволосый, с маленькими чёрненькими усиками, сел и, оправляя вокруг себя одеяло, весело сказал:

— Ма-сковскому артисту привет!

Все захлопали. Впрочем, не все. Один больной, в углу, у окна, не хлопал. Он лежал неподвижно и смотрел не на Мишу, а куда-то вверх.

Миша оглянулся на белую дверь, откашлялся и смело сказал:

— Здравствуйте! Только я никакой не артист, вы не думайте…

— Ничего, сынок! Просим! — раздалось со всех сторон.

— Тогда я вам прочитаю, — сказал Миша, — стихи Владимира Маяковского. Называются: «Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче».

— Просим! На стул давай! На стул!

Миша стал на стул и начал с выражением читать:

В сто сорок солнц закат пылал,
в июль катилось лето,
была жара,
жара плыла —
на даче было это.

Миша старался. Ему очень хотелось, чтобы раненым понравились эти стихи. Он читал не спеша, с выражением, изо всех сил размахивая руками:

Что я наделал!
Я погиб!
Ко мне,
по доброй воле,
само,
раскинув луч-шаги,
шагает солнце в поле.

Миша видел вокруг себя внимательные лица^ Он знал, что за дверью его слышит Онуте. Где-то рядом, может быть в соседней палате, — папа. Всё это придавало ему силы и уверенности, и он читал хорошо. Особенно удалась ему речь солнца:

…А мне, ты думаешь,
светить
легко?
— Поди попробуй! —
А вот идёшь —
взялось идти,
идёшь — и светишь в оба!

Мишин голос звенел на всю палату. Наконец он изо всех сил выкрикнул:

Светить всегда,
светить везде,
до дней последних донца,
светить —
и никаких гвоздей!
Вот лозунг мой —
и солнца!

Он замолчал и, держась за спинку, стула, поклонился.

Вся палата дружно захлопала. Раненый с чёрными усиками, оглушительно хлопая, кричал:

— Чем не артист? Заслуженный артист!

Другой раненый повернулся к соседу:

— Слышь? «Светить — и никаких гвоздей!» Вот это по-нашему! Вот это точно!

Только больной у окна по-прежнему лежал неподвижно. Натянув одеяло до самого нoca, он теперь смотрел на Мишу и щурился.

Бойцы стали просить:

— Ещё давай!

— Ещё Маяковского!

— Сейчас, — ответил Миша. — Минуточку…

Он спрыгнул со стула и, прихрамывая, побежал к дверям. За ними всё ещё томилась Онуте.

— Пойдём! — позвал он её. — Слышишь, как хлопают? Пойдём!

— Миколас, ты только не сердись, — сказала Онуте. — Я только ещё немножко… и пойду.

Миша пожал плечами, махнул рукой и вернулся в палату. Раненый с усиками спросил:

— Артист, почему хромой? Тоже раненый, да?

— Нет, — улыбнулся Миша, — это просто мы тут дом один разбирали, и вот балкой угодило…

— Дом разбирали? Зачем разбирали?

— Да это целая история…

— Вот и давай целую историю. Мы тут любим целые истории!

Раненый засмеялся, а вслед за ним засмеялась вся палата. Наверно, все вспомнили смешные истории, которые здесь бойцы рассказывали на досуге.

— Только это не смешное, — сказал Миша. — Тут, знаете, есть такой район, называется Зверинец. Там зверей нету, просто так называется…

При слове «Зверинец» лежавший у окна раненый как-то пристальней взглянул на Мишу. А Миша продолжал:

— Там при фашистах сидел один человек в подвале. И он там слушал Москву и записывал сводки. А потом сам печатал их. Вот… Я вам сейчас покажу.

Он поднял руку к нагрудному карману, но наткнулся на полотно халата. Миша не растерялся, приподнял халат чуть ли не до шеи, вытащил из кармана красную книжечку и достал из неё сложенный вчетверо розовый листок.

— Вот видите? Это мы там нашли. Это подпольная листовка.

Миша стал развёртывать листочек.

Вдруг лежавший у окна раненый шевельнулся. Медленно, с натугой он выпростал из-под одеяла длинную, худую руку и стал её так же медленно, словно преодолевая огромную тяжесть, протягивать к Мише.