Под чертой (сборник)

В итоге многие испытывают странную тоску по тому, что лично у меня не вызывает ничего, кроме зеленой тоски. Вон, умнейшему Дмитрию Быкову Советский Союз милее постсоветской России, и эта его тоска довольно точно прозвана «тотальгией», тоской по ценности цельности. В СССР, – в этом ядро утверждений Быкова, – творились неправедные дела, но говорились правильные слова. И именно эти слова, а не эти дела, формировали людей, разделявших идеалы взаимопомощи, равенства, веры в науку и разум, уважения к искусству.

Я вовсе не собираюсь в очередной раз дискутировать с Быковым. Но я лишний раз хочу подчеркнуть, что в конкретную историческую эпоху – дорогая нефть, пресыщенный и давно не обращающий внимания на общество Путин, массовая приватизация окружением Путина общественного достояния (прикрываемая «интересами государства»), все более оформляемое недовольство перечисленным – отсутствие внятных нравственных критериев становится настоящей проблемой. Потому что чем, как не удовольствием от соответствия поведения убеждениям, заменишь разочарование в деньгах?

И то, что таких критериев сегодня нет, для меня давно очевидно.

Точнее, было очевидно до тех пор, пока я не открыл свежую книгу блогера Бориса Акунина, называющуюся «Любовь к истории». «Блогера» – потому что состоит из текстов Акунина в его ЖЖ. И вот там я и обнаружил то, что вообще-то можно найти в любом акунинском романе.

«Я сортирую вехи отечественной истории, – пишет Акунин, – по главному параметру: способствовало то или иное историческое событие прогрессу ЧСД (чувства собственного достоинства) в соотечественниках либо же понизило эту характеристику, которая, я уверен, определяет качество всякого народа».

И я хлопнул рукой по лбу: о господи, как просто.

Мы же до сих пор отбрасываем не свою, а чужую тень. Тень того, чья исключительная сила опиралась на исключительную аморальность, сводимую к тому, чтобы заслуги других приписать себе. А мы все сравниваем атомную бомбу с ГУЛАГом и до хрипоты орем, какая чаша больше весит. Мы для оценки нынешней эпохи применяем все те же сталинские весы, – мол, важнее победа над преступностью или назначением депутатом того, кто британским правосудием обвиняется в убийстве?

Если принять чувство собственного – а не государственного, читай: царского – достоинства главным критерием, то все эти взвешивания окажутся ложными. И оценка событий в истории России – как имен в истории России – с точки зрения ЧСД окажется совсем иной. О господи, да какой, к черту, Сталин! Да какой, к богу, Невский!

Об Александре Невском мы все еще судим по фильму, в конце которого актер Черкасов хорошо поставленным голосом возвещает на пиру: «Кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет!» А на самом деле Эйзенштейн – и об этом тоже упомянуто в «Истории России от Рюрика до Путина» – предполагал другой финал, цитирую Анисимова: «В это время между пирующими появляется забрызганный грязью гонец, который пробирается к князю и что-то шепчет ему на ухо. Александр покидает застолье, садится на коня и выезжает за ворота Новгородского кремля. В заснеженном поле, насколько хватает глаз, он видит огни и кибитки – к городу подошла Орда. Подъехав к юрте хана, гордый победитель немецких рыцарей слезает с коня, встает на колени и начинает, согласно обычаю, ползти между двух огней ко входу в ханскую юрту…» Ну, выбор у святого князя был только такой: ложиться либо под немцев, либо под татар, – и он выбрал.

Финал же Эйзенштейну, согласно легенде, вычеркнул карандашом лично Сталин.

Из чего следует, что, даже выбрав Невского, Россия все равно выбрала Сталина.

Пора, по-моему, с этим кончать.

То есть переставать биться до крови за чужое величие, и переставать себя вести так, чтобы – от страха ли, ради денег ли – унижать собственное достоинство.

2012

27. Я попал в переплет// О внутренней бухгалтерии книгоиздательства

(Опубликовано в «Огоньке» под заголовком «Как я попал в переплет»

Давно не были в книжном магазине? А знаете, что книжных магазинов больше нет? Вот так и нет! Они либо вымерли, либо превратились в клубы, где люди платят не за чтиво, а за членство.

Поздравьте: на 48-м году жизни я стал папочкой двойни. Можете представить? После тяжелых родов на свет появилось сразу две моих книжки. От предыдущей их отделяют две пятилетки. И хотя книги книгами быть не перестали, а одна, «Записки брюзги», даже вышла в том же издательстве, что и предыдущая, – для меня изменилось решительно все.

Во-первых, десять лет назад мне платили аванс, затем гонорар, а потом и потиражные: сумма получалась весомая.

Во-вторых, тогда издатель закатывал вечеринку, поил-кормил автора, его друзей и журналистов: это был способ продвижения.