Под часами

- Я живу напротив синагоги... то есть жил... а потом, когда был погром, синагогу сожгли... и теперь каждое утро, когда я подхожу к окну и вижу этот пустырь и сгнивший забор, мне кажется, что сейчас эти хазейрем опять постучат в дверь и дадут мне топором по голове...

- Ну.... ну....

- Я понимаю. У вас тут не говорят таких вещей... но мне нечего бо-яться...

- Тут?! О, тут всякое говорят... -- махнул рукой начальник.

- Дело не в этом... эта страна, в которую я хочу уехать, и которую вы называете недружественной, вместо того, чтобы назвать просто Израиль, она мне -- очень даже дружественная... потому что там нет погрома, не горят синагоги, и нет Сибири...

- Это же крошечная страна!

- Вот и хорошо! Там нет Сибири, и я поэтому не...

- Вы не правы! Давайте мы вас переселим в другое место...

- Спасибо. -- Сказал Соломон тоже другим голосом. -- Спасибо. В другом месте я увижу разбитую церковь... вы думаете это лучше?.. между прочим, Иисус был тоже еврей, и за это мне сделали погром... а на могилу к моей жене и Ракелечке я все равно не могу придти, потому что не знаю, где они лежат... но оттуда к ним дорога короче, понимаете....

Начальник сидел молча. Он чувствовал, что этот старик не смеется над ним, а, действительно, говорит откровенно и честно. И ему вдруг сделалось страшно, потому что все, на что он потратил тридцать пять лет своей жизни, вдруг полетело в какую-то глубину, из которой нет возврата, и ему показалось что старик стоит на обрыве и смотрит сверху, как он будет разбиваться или тонуть там, в глубине. Ему стало страшно и знобко. Зачем он должен заставлять этого старика, потерявшего в жизни все, делать еще что-то, что хочет другой. Зачем государству этот старик? Не пускать, чтобы не было дурного примера, не пускать? Но он государству стоит денег, а уговаривать его -- тоже стоит денег... и все потом будут трепать везде по кухням, что этого несчастного Соломона Шнейдера не пустили... пусть бы катился к чертовой матери... к едрене фене... зачем все это? Он не знал, что делать. Надо было подписывать бумаги или...

- Знаете что? Вы подумайте еще. -- Предложил он старику.

- Я уже подумал. -- Ответил Соломон грустно.

- А теперь подумайте по моей просьбе. Если вы не передумаете ровно через неделю в среду... приходите, я вам обещаю: я сам подпишу эти бумаги...

- А как ваша фамилия? -- Поинтересовался Соломон.

- Булдаков. -- Ответил чиновник. -- Я вас очень прошу, Соломон...

- Михайлович... -- подсказал Соломон.

В то время, когда Соломон сидел в ожидании, Сукин брел по улицам и думал. Утром они расстались со стариком. Соломон поехал в синагогу -- так он сказал, Сукин поехал к товарищу -- так он сказал. Оба врали. Оба знали, что они говорят неправду друг другу и выслушивают неправду. Обоих это устраивало. Они жили в такое время. Слово "правда" слишком часто употреблялось, чтобы соответствовать своему смыслу... у него стерлись углы, оно стало обкатанным голышом в мутной воде...

Сукин стоял на другой стороне улицы, напротив редакции толстого журнала. Ничего не происходило. Почтальон с сумкой притащил корреспонден цию. Слава знал, что его письма там нет, но представил себе, будто именно в этот час оно плывет по лестнице вверх на стол какой-нибудь толстой тетки, секретарши, которая равнодушно разорвет конверт, вытащит его стихи, подпалит погасшую сигарету, поднятую из пепельницы и воняющую помойкой, и тяжко вздохнет, а потом бросит стихи в стопку с какой-нибудь приколотой к углу бумажкой: кому отдать читать или кому поручить написать отказ... она, конечно, не станет читать... а вдруг. У него мелькнул какой-то мираж -- она открывает конверт, вынимает пачку стихов, начинает читать.... что она читает?.... Может это... "Боже ты правый! / Травы

-- отравы, / Реки -- калеки, / Сады -- без воды, / Где ж это видано: / Скотина без выгона, / Россия без еды!.. слезы бегут по ее щекам, она садится в свое кресло, закуривает одну сигарету от другой и читает, читает... и тут приходит Главный редактор. "Что с Вами, Аспазия Ивановна? Что-то случилось? " -- "Такие стихи, Александр Тихомирович! Такие стихи!... " он заглядывает в листы -- "Опять Сукин! " "Опять". "Ну... То же самое -- он что не понимает, что это нельзя печатать...