Под белым орлом

Вошли лакеи графини и стали подавать ужин. Они брали блюда от слуг, приносивших их с кухни гостиницы, и сами прислуживали с тою молчаливою быстротою и уверенностью, которые сразу отличают слуг важных домов. Графиня угощала гостя с такою милою грацией, на которую она была большая мастерица, словно была в своей столовой в Варшаве или Белостоке. При этом она легко и свободно поддерживала разговор и умела коснуться тысячи вещей, не сказав ничего такого, что не должны были слышать лакеи, так что Пирш, несмотря на печальное состояние духа, в котором находился, был совершенно пленён этой очаровательной беседой, которая в совокупности с благородными винами из погребов Винценти взволновала его ум и сердце.

В обществе этой дивной женщины Пирш казался себе совершенно унёсшимся из круга повседневной жизни и ему самому было почти смешно, что он так тяготел к своему прошлому, которое в этот миг в сравнении с увлекательным настоящим казалось ему столь малоценным.

Его разговор становился всё оживлённее и непринуждённее, и графиню не мало удивляла та горькая ирония по отношению к каждому идеалистическому мировоззрению, которая часто звучала в его словах и совершенно противоречила тому, что она видела в нём раньше.

По обыкновению графини с ужином было быстро покончено. Поставив на стол фрукты и испанские вина, лакеи исчезли. Графиня откинулась на спинку стула и сказала:

— Вот, мой юный друг, я и приехала, чтобы помочь вам согласно своему обещанию; в любовных историях содействие женщины имеет большое значение, и я надеюсь, что вы будете мною довольны. Итак, расскажите мне, как обстоит дело; ведь врач должен точно знать болезнь, которую ему предстоит излечить.

Пирш осушил бокал малаги и с мрачным взором сказал:

— Вы прибыли, графиня, слишком поздно, и вам уже нечего делать. Искусство даже лучшего врача ничего не значит для трупа; ведь моя любовь, которой вы желаете помочь, мертва!

Графиня улыбаясь покачала головой и воскликнула:

— Как легко унывают и приходят в отчаяние молодые сердца, как они видят смерть там, где, может быть, всего только лёгкое недоразумение, где лишь лёгкое расстройство естественного кровообращения!.. Плоха же та любовь, которая так скоро умирает!

— Моя любовь не так легко умирает, графиня, — сказал Пирш, — и, может быть, даже глупо, что я с таким трудом и горем вырываю её из моего сердца; право, избранный мною цветок не стоит таких больших страданий, когда кругом цветёт так много других и притом ещё более прекрасных.

Графиня нетерпеливо перебирала кончики своих пальцев.

— Говорите без образов, — строго и коротко произнесла она, — что случилось?

— Та, которую я любил, графиня, — ответил Пирш, — моя подруга детства, о которой я говорил вам и которой с самого детства всецело принадлежит моё пылкое сердце, которая, как я думал, была ослеплена лишь мимолётным заблуждением, теперь навсегда, навеки потеряна для меня! Она всеми силами своего юного сердца любит того графа Игнатия Потоцкого, который под чужим именем пробрался сюда. Если когда-нибудь и рассеются чары, пленившие её, то её сердце будет разбито, но она всё же никогда не обратится ко мне, да и я, графиня, не желаю знаться с сердцем, с которым ради собственного удовольствия поиграл в любовь другой человек.

Графиня побледнела и прижала руку к сердцу.

— Она так любит его? — беззвучно произнесла она, недоверчиво качая головою. — Ведь она — ещё совсем дитя, это невозможно!

— Я очень любил эту девушку, — ответил Пирш, — так любил, что даже глупо так любить; да, да, это была глупость, но я делал эту глупость, а любовь изощряет взор: верьте мне, графиня, она околдована; она принадлежит ему на всю жизнь, она умрёт, если он обманет её. Кто может помешать им? — с иронической улыбкой воскликнул Пирш. — Если они принимают обманчивое пламя за чистый небесный огонь, то пусть они и погибнут в нём!

— Успокойтесь, мой друг, успокойтесь! — остановила его графиня, кладя руку ему на локоть, — огорчение омрачает взор; никогда не следует считать что-либо потерянным, даже и любовь.

— Нужно считать потерянным то, чего не ценишь, — возразил Пирш, — или будешь глупцом, не заслуживающим награды в жизни.

— Сила чар, ослепившая сердце девушки, таится в самом этом сердце, — сказала графиня. — Нам нужно попытаться как можно скорее уничтожить чары и тем освободить ослабленное сердце.

— Нет, нет, графиня! — воскликнул Пирш. — Я покончил с тем глупым юношеским безумием, которое словно покровом окутало мой ум; цепи, приковавшие меня к воспоминаниям моего детства и удерживавшие от смелого жизненного полёта, порваны. Я горем купил себе свободу и теперь хочу использовать её. Долой то сладкое детское обаяние робкой страсти! Разве предо мною не полный кубок жизни, льющий в мою молодую кровь вместо мальчишеского томления кипучую силу?

Его взор с пламенным возбуждением покоился на прекрасной графине.

Она испугалась этого взора и неуверенным голосом произнесла:

— Вы видите всё в слишком мрачном свете, дорогой барон; вы, прежде чем нужно, предаёте забвению свои надежды.